Августин (Синайский). Краткий очерк церковно-общественной деятельности преподобного Максима Грека по части обличения и исправления заблуждений.

Августин (Синайский). Краткий очерк церковно-общественной деятельности преподобного Максима Грека по части обличения и исправления заблуждений, недостатков и пороков русского общества XVI столетия (1518–1556 г.).

Преп. Максим Грек-святогорец в своей жизни и деятельности представляет замечательное явление в истории русского общества XVI в., как времени продолжительного брожения, колебания и борьбы новых религиозно-церковных понятий и иноземных влияний с господствовавшим невежеством и назревшею по¬требностью в очищении застарелых недостатков, умственных и нравственных. В лице преп. Максима Грека, с одной стороны, слышится идеальный свет¬лый голос самоотверженного деятеля и невинного страдальца-мученика, а с другой – обнаруживается полная слабость единичных сил для скорого и плодотворного воздействия на установившийся веками склад понятий русского общества. В лице преп. Максима Грека можно, далее, видеть выражение и завершение того греко-византийского влияния на Русь, какое она воспринимала в предшествовавшее время чрез живые отношения и сношения с греками и усвоении их книжного богатства. Имея в виду жизнь и литературно-церковные труды преп. Максима Грека, можно сказать, что он был самый видный и идеальный на Руси пред¬ставитель греко-православного просвещения, бескорыстный и скромный, но в то же время и самый несча¬стливый, если можно считать несчастьем великодушно перенесенные и невинные страдания за правду и убеждения, долженствующие вполне и достойно вознагра¬диться в будущей жизни от всеправедного и нелицеприятного Судии. Главное и неоспоримое значение преп. Максима Грека, с церковно-исторической точки зрения состоит в том, что он первый решительно и внушительно показал то, как далеко стояла Русь в своей жизни от истинного христианского идеала, одно¬сторонним и неправильным осуществлением которого она довольствовалась и даже гордилась. С этой именно стороны заслуги преп. Максима Грека представляются и признаются незаменимыми; потому что он описал русское общество во время своего, довольно продолжи¬тельного времени, так характерно и верно, как нельзя лучше и представить его на основании остальных достоверных источников, всех в совокупности взятых. В сочинениях преп. Максима Грека не только усматриваются недостатки и особенности русского обще¬ства, но и находятся объяснения некоторых весьма важных фактов и явлений, возникших и развившихся впоследствии на почве указанной наблюдательности преп. святогорца (как напр. обрядовое направление русских XVI в., из какового направления, как одного из главных факторов, образовался раскол старо¬обрядства в XVII в.). При оценке сочинений преп. Максима Грека нужно иметь в виду еще и то, что автор их был лишен свободы, находился в зато¬чении, следовательно, составлял (большинство) их при самых неблагоприятных условиях.

Потребность в описании и характеристике деятельности и значения преп. Максима Грека вызывается не столько отсутствием удовлетворительного исследования о названном писателе, сколько скромным желанием автора объединить все верно сказанное о Максиме, про¬верить и подтвердить существующие о нем взгляды на основании изданных его сочинений. Нужно, впрочем, заметить, что личность и заслуги преп. Максима Грека побуждают ожидать большего внимания к нему со стороны ученого потомства, чем какое оказано преп. Максиму до настоящего времени. Современное состояние науки русской церковной истории и научные строгие требования уже не удовлетворяются тем, что написано о преп. Максиме Греке, начиная от 1822 г. до 1860 г., когда были изданы сочинения Максима при казанской академии. Об издании сочинений преп. Максима нужно сказать, что оно не полно; многие догматико-полемические сочинения преп. Максима, написанные на книжном славяно-русском языке по греко-латинской конструкции, оставлены без перевода на русскую речь, отчего они, по справедливому замечанию м. Макария (истор. р. церкви, т. VII, стр. 303–304) весьма затруд¬нительны для понимания: к изданию не приложены ни биография Максима Грека, ни характеристика его литературных трудов, которые следовало бы составить хотя бы на основании давнишних двух статей о преподобном авторе, помещенных в 1834 г. и 1842 г. в светских журналах1, тем более что биографии преп. Максима Грека в настоящее время не имеется в продаже.

Из всего, что написано о преп. Максиме Греке, можно представить о нем следующий краткий очерк, изображающий его личность и благотворную деятель¬ность и заслуги для Руси XVI ст.

Лучший грек своего времени, получивший бого¬словско-философское образование в заграничных западных школах и относившийся к нему критически, афонский инок ватопедского монастыря в лучшем смысле, сделавшийся быстро известным своему началь¬ству за свою ученость и подвижничество, преп. Максим Грек большую часть жизни провел не на ро¬дине, а в России, куда прибыл по вызову великого князя Василия Ивановича IV в 1518 г. для разбора, описания и перевода греческих рукописей в княжеской библиотеке, но где пришлось поневоле остаться до смерти, последовавшей в 1556 г. (1480–1556 г.), на 76-м году жизни. Во все это продолжительное время пребывания в России преп. Максим Грек занят был книжным делом, т. е. переводом с греческого на славяно-русский язык святоотеческого писания, проверял существовавшие переводы чрез сличение их с оригинальным текстом и исправлял вкравшиеся в наши богослужебные книги ошибки и неточности; это он делал по поручению церковно-гражданской власти: но в, то же время преп. Максим самостоятельно пре¬давался составлению трактатов, посланий, слов и заметок, в которых то обличал ложные мнения инославных и русских современников о разных пред¬метах веры, то указывал на господствовавшие недо¬статки и пороки среди русских, не исключая монаше¬ства и духовенства, то давал объяснения и ответы многим обращавшимся к нему с запросами по по¬воду разных недоумений в области церковно-богослу¬жебной, административной, церковно-канонической и т. п. предметам, волновавшим тогдашнее общество. Не легко и не безопасно было преп. Максиму Греку спра¬виться с предстоявшими ему задачами, постепенно расширявшимися, при незнании Максимом славяно-русского языка, вместо которого, на первых порах до изучения, он должен, и вынужден был пользоваться латинским при помощи русских толмачей, переводивших не всегда удачно работы Максима с латинского на русский. Но не эта была главная причина, изменив¬шая бесповоротно и злополучно судьбу преп. Максима: изучивши (далеко, впрочем, несовершенно) славянский язык, Максим слишком воспользовался им для открытого, резкого и поголовного обличения заблуждений, недостатков и пороков русского общества. Ука¬зание на неисправность богослужебных книг, резкое осуждение привязанности русских к обрядовой сто¬роне веры взамен искреннего благочестия и добро¬детельной жизни, обличение любостяжательности и стремления монахов к приобретению и пользованию земель¬ными имуществами, наклонности к сутяжничеству, притеснению и жестокости и т. п., шли вразрез с невежеством и самомнением русских, считавших себя не только выше (особенно в религиозном отношении) западных христиан латинян, но даже и православных греков, в то время политически угнетенных и подозрительных в вероисповедных вопросах. Русские люди не поняли и не хотели понять ни искрен¬ности и чистоты намерений преп. Максима в деле исправления книг и обличения действительных, а не мнимых недостатков, ни своевременности и пользы исправлений; они жестоко отнеслись к преп. Максиму Греку; обвинили его в неблагонамеренности и даже политической неблагонадежности, вместо того, чтобы следовать его указаниям; одни это сделали из нена¬висти и зависти к выдававшимся достоинствам и заслугам Максима,– другие по невежеству, а некоторые из опасения за целость православия: допущенные Максимом, всегда возможные, в данном случае происшедшие, от незнания славянского языка, ошибки при исправлении книг поставлены были недоброжелателями Максима Грека в вину; если в исправлении видели порчу книг, то в неудовлетворительных новых выражениях признали еретичество, не обращая внимания на оправдания и униженные просьбы о прощении. Пре¬подобный Максим Грек подвергся опале и со сто¬роны ранее расположенного к нему великого князя

Василия Ивановича; опала была напрасная; она выте¬кала не из виновности, в чем либо предосудитель¬ном преп. Максима Грека, всегда благонамеренного деятеля и мужественного охранителя церковных постановлений, а из неодобрения Максимом насильственного и незаконного расторжения брака великого князя Василия со своею супругою Соломониею по причине ее неплодства; преп. отец отказался одобрить намерение князя, вопреки желанию последнего и согласию Московского митрополита Даниила на развод, который и со¬стоялся (в 1524 г.). Другим источником продолжительного охлаждения к преп. Максиму Греку могли быть те писания его, в которых содержались намеки на непохвальные действия обоих государей – Василия и Ивана IV. Ни в чем неповинного Максима на соборах в 1525 и 1531 гг. осудили как еретика и развратника писания на заточение сначала в Волоко¬ламский монастырь, а потом в Тверской Отроч, где он томился неисходно почти до самой смерти († 1556 г.), лишенный не только свободы, но и физического про¬стора, света и возможности предаваться вполне книж¬ным занятиям; Максим обречен был на бездей¬ствие: его лишили участия в богослужении и причащении св. Евхаристии. Беспристрастная история считает осуждение преп. Максима несправедливым, а продол¬жительное и тяжелое заточение его не только насильственным, но и беззаконным, противным правилам гостеприимства, существовавшим тогда правам иностранцев и международных отношений; потому что преп. Максим Грек был не русский подданный, а иностранный, хотя и единоверец. Мы удивляемся же¬стокости и бесчеловечию монахов волоколамской оби¬тели, с какими они, владельцы имений, но не благородных чувств, относились к бескорыстному и бед¬ному ученому Греку-единоверцу; к неоднократным слезным просьбам Максима о возвращении его на ро¬дину глухо относились все те, к кому он обращался, от великого князя (Ивана IV Грозного, Василия IV) до боярина. Причина такой жестокости к Максиму заклю¬чалась, помимо сказанного, в опасении за распространение худой молвы о русских в Греции, о подданных которой русские были низкого мнения. “Человек он разумный, уведал наше доброе и лихое, и когда пойдет из России, то все расскажет”, говорил в 1545 г. боярин Берсен о преп. Максиме. Из слов боярина следует, как будто бы речь идет не о скромном иноке, а о шпионе в военное время. Слова Берсеня знаменательны и характерны: как легко с патриотическими чувствами соединяются грубость, самообман и жестокость! По высокопоставленному лицу можно судить о других, им же имя легион.

Не разнообразна, а скучна и монотонна, по-видимому, была жизнь преп. Максима Грека в грубой, негостеприимной и неблагодарной России, однако великие личности, оставляющие после себя память в отдаленном потомстве, умеют пользоваться своими даже несча¬стьями для самоусовершенствования и истории. Если представить себе подневольное положение преп. Мак¬сима Грека, его унижение, заточение как бы замогильное, (несчастного закованного в оковы томили дымом, холодом, голодом, отчего он нередко впадал в бессознательное, обморочное состояние) страдания, тоску по родине, иудейскую жестокость судей, полное одино¬чество среди враждебных монахов, то станет удивительным то, каким образом мог столько оставить после себя литературных трудов человек опальный и выдержать великодушное настроение и покорность Промыслу до конца? Недоумение и удивление наше находит себе объяснение в личности преп. Максима Грека. Это был человек мысли, идеалов, подвигов и стремлений, воплощение истинного монаха, муж не от мира сего, не искавший для себя ничего в мире, но в то же время знавший, что в нем совершается, чем люди интересуются, какими страдают недостат¬ками, нравственными и умственными. Свои наблюдения над жизнью современного русского общества преп. Максим и высказал в своих сочинениях, указав на одностороннее направление в области веры и жизни. Отсюда на труды преп. Максима Грека можно смотреть с двух сторон: 1) со стороны описательной, или фактической и 2) со стороны обличительной, или кри¬тической. С означенных двух сторон мы и рассмотрим творения преп. Максима Грека в кратком виде, т. е. не повторяя существующих характеристик о Максиме Греке, но обобщая и излагая их в порядке возникновения тех более или менее важных вопросов русского общества XVI в., по поводу кото¬рых высказывался преп. Максим Грек в своих сочинениях.

I

XVI век по справедливости признается временем темным,– временем, когда был полный упадок про¬свещения; научного знания не было; знание церковно- религиозное было одностороннее, слабое; оно состояло в чтении и усвоении свято-отеческой письменности, соединенной с примесью апокрифических писаний, наполненных суевериями, историческими и логическими несообразностями: вместо просвещения была низшая его форма – грамотность и начитанность, приобретенная не самостоятельным образом, без критической проверки; школ и учителей не было. От упадка общего и религиозного образования происходили грубые и неверные понятия и взгляды на предметы веры, нравственные требования, взаимные отношения и правила, и житейские обязанности; требования христианской религии представ¬лялись и исполнялись чисто внешним образом; христианские догматы отождествлялись с обрядами: исполнение обрядовой стороны, без внутреннего побуждения и одушевления, составляло благочестие; правила нрав¬ственности нарушались не только по наклонности ко злу и эгоизму, но и по превратным представлениям о сущ¬ности долга; ложные понятия господствовали не только среди простого народа, но и в среднем и высшем сословиях, не исключая духовенства и монашества. Если первое было грубо, распущенно и бедно, то вто¬рое, будучи обеспечено, весьма далеко было от своего идеала. Исключение из господствовавшего упадка просвещения и нравственности представляли немногие лица, принадлежавшие к духовному и светскому обществу. Эти лица не только видели и понимали недостатки современного им общества, но и стремились помочь делу исправления русского общества словом, писанием и примером, вывести его из заблуждений, лицемерия и самомнения. Помимо указания и обличения различных нестроений (в богослужении, в мелочных спорах из-за различия в обрядах, в семейной жизни, в при¬верженности к остаткам язычества) Руси XVI в., происходивших то от правительства, то от нарушения церковных правил, то от произвола частных лиц, означенные светлые личности являлись хранителями страны от вредного вторжения и сильных влияний на русское общество со стороны инославных исповеданий католичества и лютеранства, проповедники которых, живя тогда в России, старались увлекать и увлекали легковерных наших соотечественников одновременно с увлечением ересью жидовствующих, Бакшина, Феодора Косого и т. п.

К таким исключительным личностям XVI в. на Руси, стремившимся направить нашу страну на путь истинного духовного просвещения, верного понимания христианства и нравственного долга, принадлежал преп. Максим Грек. По своим убеждениям, образованию, монашеским идеалам и жизни, Максим примыкал со своеобразным оттенком мысли к существовав¬шему тогда просвещенному кружку “белозерских или заволжских старцев”, образовавшемуся под влиянием учения, жизни и направления преп. Нила Сорского (1505). Преп. Максим был главою и руководителем немно¬гочисленного (до 11-ти лиц), но единодушного и оду¬шевленного высокими стремлениями кружка (не партии, как казалось другим), члены которого (духовные и светские) желали воспользоваться знаниями и советами преп. Максима для самообразования, обоснования и решения, назревших к тому времени церковно-общественных вопросов. Между многими вопросами укажем на некоторые, как наиболее важные, рассматривающиеся в сочинениях преп. Максима Грека, имев¬шие в то время практическо-жизненное и руководственное значение. Этим самым мы ограничиваем харак¬теристику преп. Максима Грека, в которой, посему, не будет говориться о сочинениях преп. отца догмати¬ческого и полемического (вероисповедного) отвлечен¬ного содержания, как составленных, не столько в удовлетворение существовавшей потребности русского общества, сколько по общецерковным побуждениям высокопреосвященного и деятельного автора их. Правда, целью многих догматико-полемических сочинений преп. Максима – было ослабление ереси жидовствующих (напр. о воплощении Бога-Слова), но здесь преп. Максим Грек сказал не более того, что известно было из „Просветителя” преп. Иосифа Волоколамского, равным образом и в полемике против папских заблужде¬ний. Преп. Максим не устоял на высоте оригиналь¬ного и беспристрастного проповедника (не говорим исследователя), вдавшись в мелочность и даже невер¬ность объяснений особенностей католических обычаев, как напр., в вопросе об опресноках, употребление которых преп. Максим соединяет с еретичеством Аполлинария († 362г.), отрицавшего в Иисусе Христе соединение души с телом, символом чего представ¬ляется будто бы в евхаристии опресночный хлеб вместо квасного (т. I, стр. 220, 229, 466, 527). Теоре-тическими и лично-патриотическими побуждениями объ¬ясняется полемика преп. Максима Грека против магометанского учения, к последователям которого преп. автор имел основания относиться с ненавистным чувством (называя Магомета псом).

Важные церковно-общественные вопросы, которых касался преп. Максим Грек, отчасти уже существо¬вали и обсуждались ранее, будучи вызваны самою жизнью, отчасти принадлежали инициативе преп. отца. Сюда относились вопросы: 1) о лучшем понимании и исполнении христианского нравственного закона, 2) об исправлении церковно-богослужебных книг и свято¬отеческой переводной письменности, 3) об отношении к русским еретикам и иноверцам, 4) об отношении к свящ. Писанию и Преданию, как источникам христианского познания, 5) о незаконности владения и управления монастырями, вотчинными имениями, 6) о действительных идеалах монахов, заимствованных из жизни католических монастырей, 7) о добродетелях и обязанностях Государя для разумного и бла¬гополучного управления подданными, 8) о возможности спасения в семейной жизни, 9) о значении внешней обрядовой стороны христианства, 10) о святости брака белого духовенства.

С названными вопросами внутренне и тесно соеди¬нялись различные недостатки и пороки русского обще¬ства, нашедшие в трудах преп. Максима резкий отголосок и обличение.

О лучшем понимании и выполнении христианского нравственного закона.– В продолжительный 38-летний период своего пребывания в России преп. Максим Грек отметил, как характерную особенность среди русского всех классов общества, внешнее понимание и исполнение христианского учения о любви к Богу и ближнему, вместо внутреннего, состоящего в чистых побуждениях к добрым делам и самой добродетели, причем в сознании и действиях русских две неразлучные заповеди о любви к Богу и ближнему, вопреки евангелию и истинному пониманию, разделялись до противоположности и противоречия. Это был действитель¬ный недостаток, перешедший из предшествовавшего времени и зависевший от упадка просвещения, отсутствия училищ и живой проповеди; он влиял на все стороны и взаимные отношения жизни и поведения рус¬ских. Древнерусские люди XVI в., как и предшествовавших, питали свою веру и благочестие не вниманием и пониманием христианских догматов, а приверженностью и любовью к церковному богослужению; к священникам своим и учителям русские прибегали не за разрешением каких-либо богословских вопросов и недоумений, а приходили спрашивать: что нам есть и пить в тот или другой день поста, какие класть поклоны. Благочестие русских питалось любовью к храмам, церковным уставам, к созиданию церквей и украшению их живописью, св. иконами, книгами и затейливою утварью. Все это было бы хорошо, если бы такой вкус и заботы о внешнем благолепии соединя¬лись всегда с внутренним настроением и поведением русских вовне, в жизни, в отношениях к другим, к своему ближнему. Это несоответствие между внешним и внутренним замечал преп. Максим Грек,– поэтому и вооружался в обличениях: “Что нужно ска¬зать, писал преп. Максим о тех, кто всю надежду спасения полагает во едином лишении мяса, рыб и елея во время св. поста, между тем как не перестают обижать и утеснять своих слуг и должников, привлекая их на суд и доводя их до озлобления? Добро есть и поднужно (необходимо) тучнейших брашен отлучение ко умерщвлению плотских скоктаний (вожделений) и молитва ко просвещению душевных сил; но подобает к сим приложити и душевных страстей воздержание, да не речется и о нас божественное слово: храняще суетная и ложная, ми¬лость свою оставиша; брашна бо не поставит нас пред Богом. Пока мы пребываем во грехе, аще и вся молитвы преподобных, и тропари, и кондаки, и молебные каноны глаголем по вся дни и часы, ничтоже отнюдь исправляем”. Для доказательства того, как торжественное и пышное богослужение часто бывает обманчиво, соединяется с худыми нравами людей и сопровождается неблагоприятными последствиями, т. е. божьими наказаньями, преп. Максим приводит в пример свое отечество Грецию, политическое могущество и существование которой рушилось в то время, когда там было “боголепное пение вкупе со светлошумными колоколами и благовонными миры, какия там созда¬вахуся красоты и высоты предивных храмов…, но где в то же время убога возненавидеша, и сира убиша, пришельца (намек на себя) и вдову”.2 Эти мысли преп. Максима Грека находятся во многих его словах и рассуждениях, написанных по общим вопросам и частным просьбам; мысли свои преп. отец высказывал с резкостью и прямотою.

В связи с вопросом о лучшем понимании христианского закона стоит неразлучный вопрос об обрядовом направлении русских в деле веры,– вопрос, служащий дополнением к первому.

От недостатка просвещения происходило то, что русские не могли различать существенного в деле веры от случайного и условного, внутреннего от внешнего, догматов от обрядов; трудность отличать догмат от обряда поддерживалась и закреплялась опасениями и предостережением пастырей впасть в заблужденье и ересь, отступить от православия. Не зная догматического учения, русские привыкли смотреть на обряды, в которых выражался внутренний и таин¬ственный смысл христианства, как на догматы, требовавшие неприкосновенности и охранения, даже на ме¬лочные обрядовые разности стали обращать большое внимание. В XVI век перешли, возникшие в предшествовавшее время, недоуменья в продолжительные и горячие споры о сугубой аллилуйя и посолонном хождении. Эту внешнюю обрядовую сторону веры, преобладавшую над внутреннею, затемнявшую и заменявшую внутреннюю, преп. Максим Грек понимал весьма широко и глубоко, соединяя ее в общем вопросе о внешнем понимании и исполнении христианского закона со стороны русских. Нужно, впрочем, заметить, что своими неоднократными и настойчивыми рассуждениями о неизменности и неприкосновенности предания преп. отец сам содействовал укреплению и развитию в сознании русских приверженности к обрядовой сто¬роне веры, вместо внутренне-духовной. Дело в том, что у Максима Грека нет такого отдельного специального трактата об отношении и различии между догматом и обрядом, какой появился впоследствии3, в 1721 г., когда обрядовое направление русских нашло себе крайнее выражение в расколе старообрядства. Напротив, у преп. Максима очень много находится мест, где он угрожает анафемою тем, кто предание церковное, написанное или не писанное отметает4. Так, в полемике с Николаем Немчином преп. Максим Грек, защищая неприкосновенность символа веры и православного исповедания против католиков, допустивших уклонения, выражается в таком смысле, что свв. отцы вселенских соборов, не только разума, но и речение и склад (речи) возбраняют применити. Правда, речь Максима касается собственно никеоцареградского символа исповедания веры, но он расширяет церковную сферу со стороны ее неприкосновен¬ности указанием на не писанное предание, по сему и вводить в заблуждение читателей непросвещенных, поставляя и себя в противоречие при объяснении по¬требности и необходимости исправления русских богослужебных книг от ошибок.

Вопрос об исправлении книг.– Вопрос о книж¬ном исправлении был самым важным вопросом, требовавшим скорого и удовлетворительного решения: с этим вопросом связывалось, как прибытие преп. Максима Грека в Россию, так и дальнейшая деятельность преп. Максима и его печальная судьба. Обеспеченный во всем вниманием и содействием великого князя и м. митрополита (Варлаама), преп. Максим скоро, по осмотре княжеской библиотеки, перевел, в течение одного года и пяти месяцев, с греческого на церковно-славянский, толковую сводную псалтирь, со¬стоявшую из собрания толкований псалмов разных отцов и учителей церкви с древнейшего времени до VII в. Чтобы перевести эту огромную книгу в такое краткое время, преп. Максиму пришлось победить много затруднений, из которых главнейшее состояло в пе¬реводе книги сначала на латинский, а с латинского на славянский язык. Успешно оконченный первый труд преп. Максима не только был важен сам по себе, как давший русскому обществу полезную книгу, употреблявшуюся в церковном богослужении и для домашнего благочестивого упражнения, но и тем, что перевод псалтири с оригинального текста (греческого), сличенный с существовавшими прежними переводами, открыл Максиму несовершенства и грубые ошибки последних. Занимаясь переводом толкования псалтири, Максим коснулся и перевода текста ее и местами исправлял его5. Впоследствии, Максим внес еще более исправлений в перевод псалтири, приближая язык ее к общенародному по мере личного ознаком¬ления с языком народным посредством живого об¬щения с русскими.

По поручению князя и церковной власти преп. Мак¬сим занялся переводом и исправлением других, бо¬лее важных, богослужебных и учительных книг, как-то: часословов, триодей, толкований св. Иоанна Златоуста на св. евангелие от Матфея, Иоанна Бого¬слова, Деяний апостольских и др. Из сличения на¬личного текста богослужебных и учительных книг с древнейшими переводами и греческими подлинниками преп. Максим Грек убедился в неисправности и испорченности книг, доходивших до нелепости и даже еретичества (ненамеренного). По причине недо¬статка разумения, или недосмотра, или забывчивости древних достойных уважения переводчиков, или от грубого невежества и нерадения писцов, в церковно- богослужебные книги вкралось множество ошибок и странностей, а своеволие суеверного люда только этими странностями и питалось, не обращая внимания ни на чистую веру, ни на лучшие обряды. Смотря на церковно-богослужебные книги, как на произведения богодухновенные, темные ревнители буквы глубоко были убеж¬дены, что в них не должно ничего изменять, или исправлять. Против такого ложного убеждения и замеченных грубых ошибок и искажения здравого смысла и христианских догматов восстал преп. Максим Грек со всею апостольскою ревностью, со знанием дела и с сознанием своевременности и пользы исправления.

В своих сочинениях, писанных в целях за¬щищения и оправдания от несправедливых обвинений в еретичестве, преп. Максим Грек привел для при¬мера множество ошибок, нелепых мнений и еретических мыслей, находившихся в богослужебных книгах и исправленных им сообразно с истиною, но к большому огорчению и смущению русских. „Дрожь великая постигала, и ужас напал на меня”, говорил писец М. Медоварцев, когда М. Грек велел ему загладить несколько строк в одной церковно-бого¬служебной книге. Нет нужды перечислять все непра¬вильности: достаточно указать на те из них, которые приведены преп. Максимом для доказательства испор¬ченности книг, чему русские, по своему невежеству и самомнению, не верили и за что были недовольны на преп. Максима, смело, во всеуслышание и резко заявлявшего о растленности богослужебных книг. По указанию преп. Максима, в книги вошли, вследствие ошибок переписчиков, еретические мысли, состоявшие, между прочим, в признании в И. Христе одного человеческого естества и причислении Его к созданным существам (арианство): Бога Отца называют собезматерна Сыну; плоть И. Христа называли неописуемою. По поводу допущенных ошибок преп. Максимом на¬писаны целые трактаты, отличавшиеся основательностью и убедительностью (напр. о “неописуемой плоти”, III т., 67–72). Для исправления книг и предотвращения оши¬бок в таком важном деле, чрез которое христиане надеются спасение получити, преп. Максим Грек предлагает необходимое средство просвещение и в частности знание греческого языка, зело хитрейша.

Плодом книжного исправления явилось у преп. Мак¬сима немало толкований отдельных текстов и изречений священного писания в разъяснение разных не¬доумений и суеверных представлений русских при чтении и слышании Библии и при вникании в смысл церковного богослужения. На основании имеющихся опытов экзегеза преп. Максима, следует признать то, что преп. Максим Грек держался способа толкования эклектического, т. е. соединял три способа объяснения – аналогический, аллегорический и буквальный: объяснения его отличаются ясностью: многие из толкований преп. Максима не потеряли своего значения и в настоящее время, как напр., опровержение на основании евангелия ложного взгляда о том, “яко во всю светлую неделю солнце, не заходя, стояло и того ради глаголют един день светлую неделю”.6 Нужно заметить, что взгляд этот можно услышать и в настоящее время среди простого народа. К числу остроумных, уместных и разумных объяснений нужно отнести рассуждение преп. Максима (1Кор. 12:7) о различии духовных дарова¬ний, даваемых Богом каждому, представленное им для защиты от обвинений со стороны врагов его, говоривших: “велию, о человече, досаду тем делаешь, (исправлением книг) прилагаешь возсиявшим в на¬шей земле преподобнейшим чудотворцам; они бо сицевыми священными книгами благоугодима Богови и живуще, и по преставлениих, от него прославишася святынею и всяческих чюдес действом”. В ответ на жалобы русских преп. отец писал: “К сим же не аз, но сам блаженный Павел да отвещает им и да научит их, святым Духом сице некако глаголя: коемуждо же дается явление Духа на пользу: овому бо Духом дается слово премудрости, овому же слово разума в том же Дусе, другому же вера тем же Духом, иному же дарования исцелений в том же Дусе, другому же действия силам, иному же пророче¬ство, другому же разсуждения духовом, иному же роди языком: вся же сия действует един и той же Дух, разделяя властию коемуждо, яко же хощет. От сих убо явлено, яко не всякому вся вкупе духовная даро¬вания даются; а яко убо святии чюдотворцы рустии, по дарованию, данному им свыше, возсияша в боговерней земли рустей, богоноснии отцы и быша и суть, и аз исповедаю и покланяюся им, аки верным Божиим угодникам; но ниже и роди языком и сказание их прияша свыше. Сего ради не достоит дивитися, аще утаися их, таковых сущих, исправление еще ныне мною исправляемых описей. Онем убо, апостолодержательнаго ради их смиреномудрия и кротости и жития святолепнаго, дадеся дарование исцелений, чюдес предивных; иному же, аще и грешен есть паче всех земнородных, даровася языком разум и сказание, и дивитися о том не подобает. Елма же и скотина безсловесна, бывши вразумлена Божиим мановением, возможе оцеломудрити старца многоразумна; много же разлукует скота неразумнаго человек, по образу Божию и по подобию Божию рукою создан бывший, тако Бог есть оправдал, яко человеком от человек паки исправлятися?”

“Ни едина убо досада прибудет преподобным чюдотворцам русским исправлением книжным, елма ниже бывшим во временах гонениих святейшим Божиим архиереом и мучеником ни един понос, или досажение прибисть от бывших после их раз¬личных исправлений святаго писания ветхаго завета, Симмахом и Феодотионам и Акилою и Лукианом, пресвитерам антиохийским, коемуждо исправляющу пре¬зренная прежде его бывшим преводником. Но и о сем убо толико довлеют, поелику пред праведным и богоразсудным архиереом Вышняго стязаются словесы противу клевещущих мя напрасно. Аще убо будет что глаголано добре и прямо, благодарение Богу, учащему человека разуму, аще ли же ни, по прочтении сего слова, раздрав бумагу, верзи в огнь, а мене худоумнаго поучати святительски вкупе и отечески благоизволи! Рад есмь исправлению, не отрицаюся обличений, из любви духовныя происходящих”.

Вопрос о книжном исправлении, пробудивши внимание русского общества и окончившийся неблагопо¬лучно для виновника его, принадлежал по своей инициативе преп. Максиму Греку. Ему же принадлежало оживление и более широкая постановка другого важного вопроса о неприличии черному духовенству владеть и управлять вотчинными и земельными имуществами.

Вопрос об уместности, или неприличии мона¬стырям владеть и управлять населенными вотчинами и земельными имуществами возник до прибытия преп. Максима в Россию; инициатива возбуждения означенного вопроса принадлежала преп. Нилу Сорскому и заволжским пустынножителям; они же осуждали и отри¬цали право монастырей на владения вотчинами, дока¬зывая вред от владения и управления имуществами и особенно несообразность с обетами иноков о нестяжательности и удалении от мирских дел и хозяйственных отношений. Но еще более было защитников права и обычая монастырей владеть церковными вотчинами, доказывавших необходимость, неприкосно¬венность и пользу полного материального обеспечения и довольства общежительных монастырей в целях лучшего благоустройства и благотворительности, соответ¬ственно с волею основателей, жертвователей и вкладчиков. Хотя на сборе 1503 г. существовавший не-нормальный в принципе, но утвердившийся на прак¬тике, порядок был подтвержден большинством голосов и волею вел. князя Ивана Васильевича III , в ущерб государственным хозяйственным интересам и нуждам, однако борьба и полемика между против¬никами и защитниками монастырских имуществ продолжалась и при Максиме Греке.

Участие преп. Максима Грека в этом весьма важном вопросе выразилось в том, что преп. отец, подобно преп. Нилу Сорскому и иноку князю Вассиану Косому, настойчиво, резко и постоянно, при малейшем отдаленном поводе, высказывал свой взгляд на незаконность, неприличие и вред от владения и управления монастырскими вотчинами. Неприятен был для защитников монастырских имуществ (Иосифлян, м. Даниила и др.) протест такого известного и авторитетного лица, как преп. Максим, представитель греческой церкви: но еще более противникам преп. Максима тяжело, досадно и обидно было слышать ука¬зание преп. отца на жизнь католических монахов, как пример для подражания русским, в способах содержания, вместо готового обеспечения, равно как и в других отношениях (соблюдения общежительного устава, умеренность, нестяжательность, трезвый образ жизни, занятия книгами и т. п.). Преп. Максиму, в бытность его в Италии, особенно понравились порядки и высоконравственная жизнь двух латинских обите¬лей – Шатрской (основ. в XI в.) и обители св. еванг. Марка во Флоренции. “Несть у них ничтоже свое”, говорит преп. Максим о монахах первой обители, “но вся обща. Нестяжание же любят, аки велие бого¬духовное, соблюдет бо их в тишине и всякой правде и непоколебании помыслам”. Чем же они содержатся? “По вся дни настоятель обители отпущает мниха два, имуща каждо мех льняной на левом плечи висящь, иже вшедше во град обходят домы сущия во единой улице и просят о имени Господни хлебы на братию, и наполнивше мехи чистых пшеничных хлебов, воз¬вращаются в обитель свою. Сим образом по вся дни добывают себе вседневную пищу, пременяюще улицы градския”.7 Образец идеального монаха-проповедника, подвижника и мученика преп. Максим представлял в Иерониме Саванаролле8, своем учителе. Полное выражение мыслей о неудобствах и неприличии владения вотчинами преп. отец выразил в “беседе между актимоном-нестяжательным и филоктимоном-любостяжательным”. Еще более резким тоном говорит он о несовместности с обетами иноческими многосложных дел управления селами и деревнями. “Мы же глаголем Евангельстии ученицы”, пишет он, ”им же тщание есть взыти в совершенство еже по Бозе жития, его же ради отрицаемся самоизвольне всех красных мира сего суетнаго, внегда обещаемся Богу пред избранными Ангелы Его, по святых Его заповедех устроити оставшее жития нашего со всяким смиренномудрием, правдою же и преподобием. Христоподобным же убожеством и кротостью,– тож обет наших забывше и аки ничтоже возмневше их, стяжания паки себе и стада всяческих скот, якоже и в первом мирском житии, тщимся всегда пристяжати, и злато и сребро себе скопити на земли со всяким неправдованием и лихоимством беззаконных ростов, Евангельстей заповеди сицевыя богомерзкия прибытки крепце отричющей; и в безчисленных печалех паки и житейских молвах, тяжбах же и сварех себе влагаем, равне держащимся мирскаго жития…“ На¬прасно Филоктимон говорить своему собеседнику: “ни едино нам прибывает осуждение от еже стяжати имения, и владети землями и селы: ничтоже бо никому же свое есть, ниже лет кому взяти что от сих, и инде отнести; его же ради мы достойни есмы нарицатися суще нестяжательна”. Актимон не принимает такого оправдания, и отражает его словами Апостола: “никто же воинствуя, сплетается куплями житейскими”. Защитник нестяжательности не усомнился даже предложить пример описанного им ордена для подра¬жания русским монастырям. “Латыне, пишет он, аще и во многих соблазнилися, чюждая некая и стран¬ная учения приводяще от сущаго в них многоученаго Еллинскаго (языческого) наказания прельщаеми, но и не до конца отпадают веры и надежи и любве, яже во Спаса Христа, его же ради по святым Его заповедем уставляют прилежно иноческое их пребывание сущии у них мнихи, их-же единомудренное и братолюбное и нестяжательное и молчаливое и безпечальное подобает нам подрожати, да не обрящемся их втории… Сия же пишу не яко да покажу латинскую веру чисту, совершенну и прямо ходящу во всех: да не будет на мне таково безумие! Но яко да покажу право¬славным, яко и не у правомудренных латынех есть попечение и прилежание Евангельских спасительных заповедей, и ревность за веру Спаса Христа”.9

Если, по изображению преп. Максима, весьма невы¬соко стояло в умственном и нравственном отношении монашество, считавшееся тогда более грамотным и даже культурным классом, то недостатки нравствен¬ные были особенно заметны во всем остальном обще¬стве. В сочинениях преп. Максима и в большом количестве специально написанных в обличение нрав¬ственных недостатков трактатах указывается на следующие пороки: 1) на лицемерие, скрывавшее недостаток или отсутствие истинного благочестия, 2) на лихоимство и неправосудие начальников, управителей и судей – с одной стороны и на хищения и насилия среди остальных классов общества, не исключая и духо¬венства – с другой.

Взгляд преп. Максима на нравственное состояние русского общества. Так как нравственность стоит в зависимости от степени развития, то при упадке просвещения был упадок и нравственности. Наглядным выражением этого упадка были эгоизм и чувственность. Во главе нарушителей нравственности преп. Максим безбоязненно ставит князей с их советни¬ками. Мысли о расстроенном состоянии России в то время преп. Максим изобразил в аллегорической форме, под образом жены, отвечавшей на вопросы путника. В повести представлена жена сидевшею на дороге в траурной одежде, окруженною хищными зверями и плакавшею. Нехотя и безнадежно женщина отвечает на расспросы: „мои несчастия, говорит она, не токмо не удобь сказаема суть, но и отнюдь неисцельно от человеков”. Уступая однакож просьбе путника, она говорит: „я одна из благородных и славных дщерей царя и содетеля Владыки; имя мое Василия (царство)… Меня, дщерь царя и содетеля всех, ста¬раются подручить себе все славолюбцы и сластолюбцы; весьма мало у меня истинных рачителей, которые бы, достойно Отца моего и моего царского имени, заботи¬лись о делах людей, живущих на земле; большая же часть, одолеваемые сребролюбием и лихоимством, лютейшим образом морят подвластных всякими истя¬заниями”. Указав на угрозы в слове Божием про¬тив неправедно начальствующих, она говорит: „пре¬небрегая все это, сущии во властех беззаконно и противно пируют ныне с гуслями, сурнами, тимпанами, смехотворением, сквернословием и буесловием… Нет у меня, говорит жена, поборающих по мне, в рев-ности Божией; нет иерея Вышняго, великаго Самуила, с дерзновением ополчившагося против преступника Саула: нет Нафана, мудрою притчею исцелившаго царя Давида и спасшаго его от лютаго падения; нет рев¬нителей, подобных Илии и Елисею”.10 Содержанием означенной притчи ясно указывалось на недостатки и произвол царя.

Поведению и образу правления царя подражали пра¬вители и судьи, не только позволявшие всякие обиды и притеснения, но и придумывавшие преступления и обвинения против богатых лиц и даже целых обществ (городских и сельских) для разграбления их имуществ и извлечения выгод.

По адресу духовенства преп. Максим делает укор, что оно не учит народ и не дает своею жизнью хо¬рошего примера для подражания. „Нет ни одного, го¬ворит Максим в одном сочинении, кто бы из пас¬тырей учил прилежно; несть ни един, учай прилежне, ни наказуя безчинныя, никто же утешая молодушныя, никто же заступяй и прилежа о немощных, никто же обличай противящихся слову благочестия, никто же запрещаяй безстудным, никто же обращаяй заблудших от истины и честнаго жития христианскаго, никто же за совершенное смиренномудрие отбегает священнических сан, ниже по божественной ревности взыщет их, да люди беззаконнующия и бесчинствующая исправит. Но сопротивное паче обрящеши ныне дерзаемо: вси готови дары великими сих купити, да в отраде и славе и всяком покое всегда живут… вси уклонишася от спасительнаго пути евангельских заповедей… вкупе не потребни быша рекше и житием, и словом, и делом, а еже по сих вследует, молчанием миную, щадя негодующих слову же и дерзновению и ревности, яже по истине. О како, восклицает Максим, о како кто достойне восплачет достигшую ныне род наш тьму!“11

Но с особенною грустью Максим Грек отзывался о недостатках русского монашества: мысли об испор¬ченности монашеской жизни находятся во многих сочинениях Максима Грека, иногда даже не к делу.

В своей строгости ко всем ненормальным явлениям русского общества преп. Максим Грек был последователен: строгого отношения он требовал к еретикам, увеличивавшим и без того большие нестроения России XVI в.

Вопрос об отношении к еретикам. Вопрос об отношении к русским еретикам возник по поводу ереси жидовствующих в конце XV и начале XVI в.; когда была ересь стригольников (в 1371–1395 г.), тогда строгое отношение правительства к приверженцам и пропагандистам этой ереси не возбуждало ни¬какого возражения и разномыслия со стороны духовен¬ства, монашества и светских людей; напротив, во время розыска, преследования и наказания привержен¬цев ереси жидовствующих возникает, подобно спору о церковных имуществах, перешедший в полемику, спор о том, как нужно относиться к еретикам – строго, или снисходительно, подвергать ли их смерт¬ной казни, или ограничиваться заточением и другими более легкими наказаниями. Защитники строгих карательных мер во главе с преп. Иосифом Волоколамским восторжествовали на соборе 1503 г. над своими противниками с иноком Вассианом Косым во главе, внесшим в полемику по сему предмету резкий, лич¬ный элемент. Так как полемика по означенному во¬просу не прекращалась и после собора 1503 г., привер¬женцы ереси были, то преп. Максиму Греку, как лицу новому и авторитетному, необходимо было высказать свой взгляд на долженствующий канонический характер отношения церковно-гражданской власти к еретикам разного рода. Взгляд пред. Максима был солидарен с господствовавшим, подтвержденным на соборе 1503. По определению собора, во избежание совращения со стороны жидовствующих, еретиков за¬ключали в темницы, где они и умирали; не доверяли даже раскаянию многих, вопреки церковным пра¬вилам!..

Свой взгляд на строгое отношение к еретикам преп. отец высказал в сочинении „Советы к пра¬вославному собору на Исаака, жидовина“, написанном, в 1520 году для предполагавшегося (и бывшего) в 1520 г. собора на еретика. На основании примеров ветхозаветных, праведников (Моисея, Финееса, прор. Илии, Елисея) и ревностного поступка святителя позднейшего времени (еп. Льва Катанского, † 795 г., сжегшего еретика Илиодора), преп. Максим доказывает пользу и необходимость казнения еретиков. Посему, советует преп. отец, “единомудренно и единодушно, с приличным дерзновением подлежит православ¬ным святителем предать смутившаго Спасову паству (еретика-жидовина) внешней власти в казнь, да и иные накажутся не приложити им смущати овцы Спасовы, ни приложити в землю нашу православную (нельзя терпеть?). Кое бо сообщениие верну с безверником?

Они распяли (Того), Ему же мы поклоняемся и Им же спасаемся: они безпрестанно кленут (Того), Его же мы, день и нощь благославляем и славим со Отцем и св. Духом. Соблюдите землю нашу чисту и невредиму от таковых псов”.12

Итак, в вопросе, об отношении к еретикам преп. Максим расходился со взглядами на этот предмет заволжских старцев, к которым он относился в качестве единомышленника в других вопросах. Это может указывать на самостоятельность и независи¬мость убеждений преп. Максима Грека, равно как и на солидарность его с греко-восточным церковным законодательством об отношении к еретикам, но до¬пустить можно и то предположение, что высказанный взгляд преп. отца относится к раннейшему, началь¬ному периоду деятельности преп. Максима Грека в России, когда он, под влиянием гостеприимства и милостей великого князя, не мог противоречить господствовавшему каноническому праву: но впоследствии, под влиянием свободолюбивых заволжских иноков и своей личной злополучной судьбы (в роли мнимого еретика) преп. отец мог более снисходительно относиться к рассматриваемому вопросу: позднейшего взгляда его на означенный предмет мы не находим в сочинениях преп. отца.

Преп. отец, быть может, не высказал своего взгляда на надлежащее отношение к еретикам во избежание противоречия прежнему своему образу мыслей.

Отношение к иноверцам.– Преп. Максим Грек строго относился к иноверцам, как отпадшим от православия и могшим увлекать в свою веру неопытных русских.

В то время начали проникать в Россию рационалистические идеи, которые, будучи порождены реформацией на Западе, увлекали своею новизною и легкостью суждения многих русских, интересовавшихся религиозно-церковными вопросами; продолжала действо¬вать пропаганда католическая, усилившаяся для ослаб¬ления заметного влияния лютеранства. Против лютеран и католиков преп. Максим Грек сильно воору¬жается, предостерегая русских от увлечения заблуж¬дениями тех и других.

В написанных против латинян многих трактатах преп. Максим Грек обличает их в отступлении от древне-вселенской церкви, начиная от изменения никеоцареградского символа и кончая внешними правилами церковной дисциплины. Причину всех заблуждений западной церкви полемист усматривает в дерзновенном направлении латинян – изменять то, пре¬данное и неприкосновенное, церковное учение, которое утверждено свв. отцами и вселенскими соборами. Сюда относятся: ложное учение римской церкви об исхождении Св. Духа от Сына, употребление опресноков, уче¬ние о чистилище (чистительный пламень), запрещение вступать в брак белому духовенству. Эти заблуждения преп. Максим считает главными препятствиями к соединению церквей, а первые три причисляет к чи¬слу ересей. Разбирая каждое из них отдельно, он повсюду проводит ту мысль, что догматы веры, осно¬ванные на учении св. Писания, вселенских соборов и отцов церкви, неизменяемы, что всякое уклонение от установленного догмата есть уклонение на путь по¬гибели: “еже подвигнути нечто малейшее от учений веры, или пременити превеликих есть отрицание и жизни вечныя отпадение”.13 Так как латиняне не только изменяют установленные догматы, но и вводят новое учение, то Максим называет их еретиками и соединение с ними считает невозможным. “А вы, латинане, говорить он, изменяющие и развращающие не только изложенное св. апостолами и священными соборами исповедание православной веры, но и многие их священные предания церковные, достойны называться не только раскольниками, но и отчасти еретиками, как преступники отеческих правил и преданий“14.

Нужно заметить, что преп. Максим придавал боль¬шое преувеличенное значение второстепенным уклонениям латинян от православной церкви, разделяя односторонний взгляд как греческих, так и русских полемистов, увлекавшихся в своих речах о противниках до крайности. Нужно, впрочем, сказать, что полемика преп. Максима имела не один тео¬ретический характер, но практически-жизненный, по¬тому что Максим Грек имел в виду ревностного пропагандиста латинских заблуждений, доктора (при великом князе В. Ивановиче) Николая Немчина (Булев, или Люев), словом, писаниями и интригами старавшегося представить в глазах русских свое вероисповедание в лучшем виде (едине быти тщася показати вере обоим, т. е. обезразличивал оба вероисповедания), с целью соединения церквей для со¬вокупной борьбы против успехов лютеранства.15 Стремление Н. Немчина представить дело соединения церквей легким и достижимым вызывалось подозри¬тельностью и уклончивостью русских от католицизма, мешавшими успехам его среди русских в центре страны – Москве.

Хотя против лютеран, проживавших тогда в России и даже Москве в качестве художников, вра¬чей, ремесленников, торговцев и солдат, преп. Мак¬сим написал только два сочинения, однако по своей резкости они обнаруживают в авторе строгого обли-чителя лютеранских заблуждений; полемист лютеран называет еретиками. Резкость полемики преп. отца нужно объяснить, помимо глубокого уклонения лютеран от истинной веры, более снисходительным отношением русского правительства к последователям реформации, нежели к католикам,– снисхождением, по взгляду полемиста, незаслуженным. Дело в том, что лютеранам было позволено иметь свои школы, молитвенные дома и церкви за городскою чертою во избежание пропаганды, которая им, как и сближение с ними русских, воспрещалась.

В противо-лютеранской полемике преп. Максим Грек касается не теоретической стороны лютеранства, как напр., значения св. Писания и Предания, как источников и критериев христианских догматов, канонов и учреждений, взаимного их отношения и т. п., а внеш-ней, видимой, обрядовой стороны веры, как более по¬нятной для русских, но искаженной последователями реформации; не касается полемист и исторической сто¬роны, обусловливавшей происхождение лютеранства, отчего полемика преп. Максима страдает односторонностью. Преп. Максим ограничивается разбором внеш¬него культа христианства, значение которого доведено у лютеран до отрицания. Сюда относятся: почитание святых, иконопочитание, почитание св. мощей, поклонение св. кресту, украшение св. храмов; всем этим свящ. предметам преп. отец придает религиозно-воспитательное значение, как внешнему выражению нашей веры, восполняющему внутреннее благоговение и живое участие в совершающейся благодати. В противоположность учению лютеран, преп. Максим указывает на употребление подобных прообразовательных свящ. предметов (жезл Ааронов, изображение Херувимов, стамна с манною, мощи и гробы праведников) в ветхозаветном богослужении, скинии и особенно в древне-вселенской церковной богослужебной практике,– неверно и незаконно отвергнутой лютеранами. „О безумнии, говорит преп. Максим, диавола корысть, греховнии внуцы, прелести пища, нечестия тма, геенны наследники и гребцы нечестия, законопопратели, и друг друга скорие лукавству поучаются, празднуете нечестиве, мудрствуете не преподобне, и вместо славы хулитися имени Господню устроисте! То ли есть свет ваш пред человеки? не свет бо, но тма явися. Воистину людие сии буи, и немудри! Ослепи бо их злоба их; видяще не видят, слышаще не слышат, сердце их суетно, не даст разумети таин Божиих. Не мала бо ваша хитрования, но немощна, аще и велика и тучна и румяна здравым лицем являются: сердце бо несть в ней и они больны, нозе не поступне и руце не крепко слу¬жат, язык на брань скор, поглотити хощет, но уста затворяются, последи же и сам сном обдержится. Глаголет бо Писание: аще кто противится Божии воле и святых его апостол учению и наших православ¬ных словес писанию, того не приемлите в дом свой и радоватися ему не глаголите; глаголяй бо ему радоватися приобщается дел его злых.16

Приведенные мысли преп. Максима извлечены из первого сочинения его “Слова на Люторы”, известного и под другим заглавием: „Слово о поклонении свя¬тых икон“. Другое сочинение преп. отца против лютеран озаглавливается: “Слово на хульники пречистыя Божиея Матери”. Последнее „Слово” не соответствует ни своему содержанию, ни назначению. Дело в том, что полемист вооружается против тех христиан неправославного образа мыслей, которые держатся особенных, отличных от наших, представлений о достоинствах Божией Матери; мнения эти можно назвать заблуждениями, но отнюдь не хульными, какими считал преп. Максим в порыве увлечения; тем более не¬справедливо причислять к хульникам Богоматери лю¬теран, не отвергавших ее святости, славы и досточтимости; не отвергали и не отвергают тех же достоинств и лютеранские богословы, утверждая только, что пресвятая Дева Мария, равно как и все святые Божии, non sunt religiose, suppliciter et fiducialiter invocandi aut adorandi. “Конечно, говорит М. Лютер, Божия Матерь была чистая, св. Дева, благословенная в женах, как величал ее Ангел, и как сама она говорила в своей песне: „отныне ублажат Мя вси роди”; мы высоко уважаем пресвятую Деву: но она не страдала за нас, не распялась за нас. Христос искупил нас своими страданиями и молился за нас на кресте“. Это говорил М. Лютер в опро¬вержение папистов, приписывавших, по его мнению, Богоматери величие и славу, принадлежащие одному Богу. Между тем преп. Максим Грек относился в вопросе о почитании Божией Матери одинаково, как к лютеранам, так и другим инославным христиа¬нам, хотя и менее благоговейно почитавшим Бого¬матерь, но все-таки не хулившим ее. На основании этого можно думать, что второе “Слово” преп. Максима направлено было против тех, кто думает учить о Богоматери несогласно с православною церковью, уни¬жая ее достоинства, к каким “хулителям” принад¬лежали и русские „жидовствующие“, не исключая и магометан, извращавших христианскую истории и до¬гматы.

Преп. Максим обличает заблуждения тех, “кото¬рые отметают неприкладныя высоты, святости и славы пречистыя и всепетыя Божия Матери, высшия небес и всех небесных умных сил, иже глаголет: тогда точию бывшу ея святу и преславну, в елико время ношаше в пречистей утробе ея Еммануила, а по еже родити и отдоити Его, бывшу прочее ея акы едину от прочих жен?“ Приведенные и подобные неверные мнения преп. отец опровергает многоразличными ссыл¬ками на ветхозаветные пророчества и прообразы, кото¬рые, по объяснениям отеческим, относятся к Божией Матери, которая “и прежде, еже зачати Еммануила и во чреве носити, и по еже родити Его, и по своем священном преставлении, славна бе, и есть выну, и будет, и елика, аще просит у Сына и Творца своего, вся сильна есть совершити призывающим ея на по¬мощь с верою и надеждою твердою”.17

Преп. Максиму Греку некоторые ученые приписы¬вают еще три слова против лютеран, содержание ко¬торых состоит в разъяснении, во-первых, того, какой в естестве человеческом первый грех, во-вторых, в опровержении того, яко плотским совокуплением и рождеством хотяша многожитися человеческий род, аще и не согрешиша бы праотцы, и в-третьих, того мне¬ния, будто Адам дал диаволу рукописание (расписку) вечного рабства. Принадлежность названных “слов” преп. Максиму несомненна, но по содержанию своему, как не вероисповедному, „слова” эти относятся к тем многочисленным праздным басням и сказаниям (из отреченных книг), которые были очень распро¬странены между нашими простодушными и доверчивыми предками.18

Чем объясняется малочисленность полемических трудов преп. Максима против лютеран в сравне¬нии со значительным количеством их против лати¬нян в виду более глубокого принципиального уклонения лютеранства от греко-восточного православия, чем католичества, и в виду того особенно, что в конце XV в. и XVI в., во время пребывания полемиста, в России заметно было влияние реформации на умонастроение многих личностей, тогда как последователи латинства стояли одиноко, несмотря на усиленную, хотя и тайную, но безуспешную пропаганду? Вопрос очень важный для характеристики преп. Максима, в суж¬дении о котором не все ученые согласны.

Вопрос этот нельзя объяснить ни случайностью, ни тем предположением, что преп. Максиму Греку, как учившемуся в заграничных католических школах и путешествовавшему по западу, лучше было известно латинство, нежели лютеранство: что лучше знал, о том и писал. Не удовлетворительно и другое более основательное предположение, состоящее в том, что, может быть, преп. Максим слишком усердно стоял на охранении русских интересов, которым мог угрожать католицизм, как церковно-политиче¬ская система, стремившаяся к господству над светскою властью государей, каковое стремление пап шло вразрез с политикою московских князей, успешно боровшихся тогда за идею самодержавия и централизации: потому что опасения этого весьма естественного нельзя находить ни в сочинениях преп. Максима Грека, ни выводить из них.

Есть данные, на основании которых можно припи¬сывать преп. Максиму Греку сочувствие современному ему движению умов, породившему реформации и люте-ранство. Странным может представиться такое пред¬положение для объяснения высказанного недоумения о малочисленности противолютеранских сочинений, но из сопоставления нижеследующих соображений наше предположение может получить большую степень вероятности.

Что преп. Максим питал нерасположение к ла¬тинству – это ясно; против латинства говорили, писали и вооружались лучшие передовые люди, к которым принадлежал преп. отец по своим чистым нравственным и вероисповедным воззрениям; не хороша была система латинства, но еще хуже были представи¬тели ее, далеко отстоявшие от христианского идеала: на судьбе Иеронима Савонароллы, своего учителя и вдохновителя, он видел извращение понятий о чести, справедливости. Не нравилось преп. Максиму и русское общество, относившееся к христианству с чисто внеш¬ней обрядовой стороны. Замечательно то, что идеал русского монашества преп. Максим привел не из греческой жизни; следовательно и на родине, в Греции, в православной, но политически порабощенной стране, преп. отец не находил осуществления христианской нравственности. Спрашивается: на чем же должен преп. отец остановиться? к чему стремиться как к лучшему, желательному и возможному? Как критик и обличитель современной схоластики (на Западе), различных суеверий, внешнего обрядового направления в деле веры, материалистического и эгоистического – в жизни, преп. Максим должен был, в силу исторических и психологических условий, примкнуть к тогдашнему сильному, массовому движению и потребности в преобразовании церковного института, церковных учреждений и взаимных отношений между членами церкви. Мартин Лютер, Ф. Меланхтон, Ж. Кальвин и др. были современниками преп. Максиму; он не мог не знать об их деятельности; все они были идеалисты,– стремились к достижению добрых целей; преп. Максиму могли не нравиться крайности и увлечения названных реформаторов, их радикальный образ мыслей и поступков во время борьбы и полемики, но стремлениям их, по существу благонамеренным и обещавшим хорошие последствия, не мог не сочувствовать преп. инок Максим, одушевленный сам высшими задачами видеть на деле соответствие между христианским идеалом и жизнью. Есть большое сродство, едва не то¬жество, между протестом М. Лютера против злоупотреблений западного, католического монашества и обличениями преп. Максима Грека любостяжательности, лихоим¬ства и чувственной жизни русского привилегированного общества, духовенства и монашества. Далее, чем объяснить особенную близость преп. Максима Грека к свободолюбивому кружку, главою которого был преп. Нил Сорский, как не единством мыслей и стремлений, состоявших в улучшении церковных дел, в поднятии монашества на надлежащую, соответствен¬ную с обетами, высоту, в очищении русского обще¬ства от тьмы невежества, суеверия и пороков, дававших еретикам и недоброжелателям повод к укоризнам и соблазнам. Будучи солидарен с за¬волжскими старцами в вопросе о ненормальности мо¬нашеской жизни, преп. Максим Грек и в других вопросах, подлежавших к обсуждению, приходил путем самостоятельным к выводам одинаковым с заволжскими старцами и их единомышленниками. Так, в вопросе об обрядовом, чисто внешнем исполнении со стороны русских христианского закона, вместо деятельного внутреннего, преп. Максим Грек как бы повторял мысли иноков-старцев об умной молитве, умном делании; разницу между первым и последними можно усматривать в том, что преп. Максим Грек останавливался более на обличении, не доводил своих мыслей до конца, тогда как заволжские иноки указывали на лучший забытый образ жизни для осуществления христианского подвижничества в православных восточных монастырях.

Нашему предположению о сочувствии преп. Максима Грека реформационному в церковной сфере движению, совершавшемуся в больших размерах на Западе и слабых – в России, не противоречит противолютеранская полемика того же преп. отца: потому что она, как известно, была незначительна: она касалась край¬ностей лютеранства: можно думать, что время соста¬вления вышеуказанных двух трактатов против лю¬теран относится к позднейшему периоду жизни преп. Максима, когда последний всеми силами старался оправ¬даться во взведенных на него обвинениях и подозрениях. Повторяем: мы не только не обвиняем преп. Максима в наклонности к еретичеству в духе М. Лю¬тера, инока Вассиана Косого и т. п., но и не заподозреваем его в твердости и верности православию, подобно преосвящ. м. Макарию (Булгакову), весьма строго от¬несшемуся к преп. Максиму, поставивши в вину недо¬смотры и ошибки преп. отца в деле исправления книг, происшедшие от плохого знания им славяно-русского языка и от несведущих толмачей.

8–10) С верностью православию в его лучшем, очищенном от временных и местных наслоений, виде преп. Максим Грек соединял сильные патриотические чувствования к его второму негостеприимному отечеству – России. Радостные чувства свои преп. Максим высказал в „Слове”, составленном по случаю одер¬жанной русскими победы над крымскими татарами при царе Иване IV Грозном, в 1549 г. Приписав победу над врагами (скифами-псами) Божией помощи, оказан¬ной и ранее многим ветхозаветным праведникам, преп. автор побуждает царя возблагодарить Бога за благодеяния, оказанные достойным преемникам прежних правителей русской земли, поражавшим своих врагов.

Свои гражданские чувства преп. Максим выражал с замечательною искренностью и смелостью, не опа¬саясь за последствия, могшие быть весьма неблагоприятными со стороны такого несдержанного и порывистого правителя, каков был Иван Грозный, пред кото¬рым трепетала тогда Россия. В „Послании» к Ивану Грозному преп. Максим изображает идеал царя на основании свойств Бога, который “сам весь естеством благ есть, весь правда, весь щедр ко всем вкупе живущим на земли; царь (земный) ничтоже ино есть, разве образ живый и видимо, сиречь одушевлен са¬мого царя небеснаго…. Несть пред ним иная молитва, ни приносе лучши и больши угодна, якоже соблюдение заповедей. Худо и опасно, если царь, вместо справедли¬вости, милости, поста и молитвы, предается плотским удовольствиям, сребролюбию, лихоимству, гневу” и проч. Вместе с ясными намеками на недостатки управления и жизни царя преп. Максим в “Послании” умоляет его об отпущении своем на родину, во св. гору. „Отпусти мене, просит преп. отец, с миром отсюду да и тамо всею душею, и языком, и веселым сердцем проповедаю и величаю превосходящую славу благоверныя державы царствия твоего”.19

Из рассмотрения сочинений преп. Максима Грека видно, что он был предметом внимания, уважения и удивления со стороны тех немногих русских, кото¬рые стремились осмыслить свою жизнь и уяснить мно¬гое из вопросов недоуменных, возникавших то случайно, то исторически, но не решавшихся, или ре¬шавшихся неодинаково. Из запросов, имевших цер¬ковно-общественное значение, можно указать на следующий возникший на почве господствовавших односторонних воззрений о монашестве, как идеальной форме христианского подвижничества.

У преп. Максима некоторые спрашивали: позволительно ли супругам развестись для посвящения себя монашеской жизни. Из вопроса и ответа видно, что некоторые из русских находили делом несовмести¬мым – достигнуть спасения в состоянии брачной жизни.20 Зная основательность рассуждений преп. Максима, опиравшегося на дух святоотеческих писаний и канонические постановления, уже a priori можно предвидеть, какой дан им ответ. „Не отчаивайте, говорит преп. отец, свое спасение, иже с женами законно живущии и чада питающии, ниже ищите разрешение от них, паче заповеди ап. Павла, глаголющаго: привязал-ли ся жене, не ищи разрешение (развода), честно бо женитво и ложе не скверно; но аще по истине желаете большему спасению, разрешите себе самех от всякия злобы, неправды” и т. п.

В дополнение к “Слову о хотящих оставляти жены своя без вины законныя” нужно присоединить, по нашему мнению, “Повесть” о соборе, хотевшем уставити, дабы попы и диаконы без жен жили. По¬весть стоит как-то особняком: по-видимому, она не вызывалась запросом времени, если не объяснять происхождение ее противодействием пропаганде со стороны Николая Немчина о целесообразности безбрачия католического духовенства. Содержание “Повести”21 состоит в приведении ответа (отрицательного) преп. Осии Кордубского на желание отцов собора (1-го вселенского, 325 г.) ввести безбрачие духовенства. Связь между ука¬занным ответом преп. Максима и его „ Повести “ ясна: она может быть выражена в следующем умозаключении: если св. отцы вселенского собора признали возможным и св. Евангелию не противным супруже¬скую жизнь священников, назначенных для руководства и религиозного воспитания своих прихожан, то тем более супружеская жизнь прилична и священна для мирских людей.

Преп. Максиму Греку принадлежит взгляд по воп¬росу о брадобритии, одинаковый с последователями раскола старообрядства,– взгляд, на который они ссылаются как на правильный, высказанный авторитетным и преподобным мужем. Взгляд на вошедший тогда в употребление обычай стричь бороду и волосы на голове и усах преп. Максим Грек высказал в “Послании” к боярину С. А. Адашеву о “тафиях” (шапках, татарских тюбетейках), ношение и употребление которых русскими во время богослужения преп. отец не одобряет и порицает, как обычай чуждый, не православный и не русский.22 „Веждь, господине мой, писал преп. Максим А. Адашеву, что я сам, согласно с митрополитом (московским Макарием) гнушаюся егда увижу на главах бритых православных, и от глубины сердца воздыхаю воистину, что христиане уподобляют себе христианоборцем туркам не точию тафиями, но еще и сапоги туркообразными, и не можешь иным знати их что христиане, точию крестным знамением”. Указывая далее на слабую склонность рус¬ских к подражанию татарам и ставя в этом отно¬шении в пример более устойчивых (?) греков, не смотря на более продолжительное господство над ними турок, преп. Максим настойчиво требовал (отсюда можно заключить, что Послание писано в то время, когда Адашев был в силе и милости у царя Грозного), чтобы виновные – подстригатели волос были ли¬шаемы св. Причастия наравне с носителями тафий и сапог и продавцами. Стоглавый Собор 1551 г. еще строже отнесся к вопросу о стрижении бород, приведши, хотя и неудачно, определение греческого царя по сему случаю: “аще кто браду бреет и умрет тако, не достоит над ним служити, ни сорокоустия по нем пети, ни просвиры, ни свещи по нем в церковь приносити, с не¬верными да причтется, от еретик бо се навыкоша”.

Взгляд преп. Максима на брадобритие принадле¬жит к свидетельствам достоверным, хотя расколь¬ники придают ему гораздо большее значение, чем какое оно имеет, как свидетельство, сказанное мимоходом; между тем последователи раскола расширяют мнение преп. отца и доводят его до крайности и не¬лепости.

Раскольники ссылаются на преп. Максима Грека и в вопросах о сугубом аллилуйя и крестном знамении, считая его своим единомышленником на основании двух, приписываемых, ему неверно,– сочинений об аллилуйя и крестном знамении; но неосновательность ссылки их настолько очевидна, что не заслуживает разбора, хотя и указывает, с другой стороны, на уважение к преп. отцу, защитнику чистоты православия.

Заслуживает внимания интересная и не напрасная ссылка на преп. Максима со стороны автора „Поморских Ответов“ А. Денисова, в вопросе о состоя¬нии человеческих тел после всеобщего воскресения в отношении полов. Вопроса этого коснулся преп. Максим в „Словесах (возражениях) супротивных ко Иоанну Людовику, толковнику свящ. книги “О граде Божием” блаж. Августина, епископа Иппонского”. Во¬преки мнению блаж. Августина и его толковника, допускавших воскресение людей с различением их по полам, преп. Максим Грек отвергает возможность и нужду удержания и сохранения означенного различия в будущей равно-ангельской жизни. „И какая, спрашивает полемист, потреба прочее сицевых скотолепных удов обоему полу нетленным востанием человеческим телесем и ниже пищи прочее требующим, ниже детотворити повелеваемым? Вемы же, яко двоих сих ради сицевы уды умыслися неизреченней премудрости Содетеля, сиречь да и род человеческий сим образом умножится, и яже от пищей излишныя мокроты источатся, а яко скотолепнии сицевии удове отнюдь неприличны словесному естеству, созданному по образу и по подобию Божию, явленно есть от писания, глаголющаго: и человек в чести быв не разуме, приложися скотам несмысленным и уподобися им,– и почему приложися? Яве, яко по тлению смертному, зане преже преступления безсмертни быша праотцы: и уподобися им–како уподобися? яви, яко по образу рожения скотолепне совокупляющуся мужескому полу с женским. Предъуведев бо Содетель падение первозданнаго рече: несть добро быти человеку единому, но сотворим ему помощницу по нему; почто помощ¬ницу? две, яко на умножение и пребывание человеческаго рода, да не до конца оскудеет. Не возможно бо бе ему блюстися единым мужеским полом, а по воскресении телесным нетленным сущим и чадотворити ктому неповелеваемым непотребни суть прочее сицевии скотолепнии удове возвратившимся в равноангельский сан, почему созданы быша изначала. А яко и женская телеса вообраз и зрак мужеск востают и скотолеп¬ными уды не разделяются, к тому свидетель сам Содетель человеческому роду, глаголя к саддукеом: в воскресении бо ни женятся ни посягают, но якоже ангели Божии суть, в них же несть женский пол и образ скотолепен: сим согласует и апостольская речь, глаголющи: вси бо сынове Божии есте верою, и не рече: сынове и дщери, но сынове точию”.23

Вопрос этот занимал русских людей в XVII и XVIII вв., во время возникших споров и полемики между православными и последователями раскола. Последние думали, „что тела умерших людей будут еди¬наго возраста, вида и начертания; различия между мужчинами и женщинами не будет, но инаковы нетленны яко ангелы будут; а первые учили, что мужие в мужеском, а жены в женском полу востати имутъ“. Таким образом, раскольники примыкали к взгляду преп. Максима Грека; того же мнения держался Андрей Денисов, несправедливо приписывая происхождение его новопечатным книгам.

Есть мнение, приписывающее, вместе с последовате¬лями раскола, преп. Максиму Греку учение о правиль¬ности и древности двуперстия и сугубого аллилуйя вместо триперстия и трегубого аллилуйя и видящее при¬чину такого взгляда преп. отца в уступчивости его в состоянии и болезненности и старости для того, чтобы смягчить досаду и гнев русских на преп. отца за его обличения невежества, своенравия и пороков рус¬ского общества. Мнение это, как неосновательное, не заслуживает внимания; для ослабления его достаточно указать на то, что преп. отец до конца жизни остался вполне верен и тверд в своих убеждениях, при¬несши себя в жертву за них; если бы он изменил им, то не страдал бы так тяжело и продолжительно от своих врагов. Правда, у преп. Максима Грека, при всей его образованности и превосходстве над со¬временниками (не одними русскими), были странные мнения, разделявшиеся тогдашним большинством: как напр., вера в близкую кончину мира с наступлением VIII-го в. или тысячелетия, признание казни еретиков, неимоверно строгое отношение к тем, кто носил тафии и туркообразные сапоги, за что советовал виновных (?) отлучать от Причастия и не пускать в церковь, а купцов, привозивших такой товар, подвергать битью кнутом и разграблению24, но такие воззрения преп. Максим прямо высказывал и не отказывался от них впоследствии, хотя, быть может, внутренне, под влиянием опыта, зрелости суж¬дения и личных страданий, мог смотреть на еретиков более снисходительно и справедливо, чем высказывался об этом очень важном предмете ранее, в период благополучной жизни.

I I

Из представленной характеристики сочинений преп. Максима Грека можно видеть направление его, как писателя: преп. Максим принадлежал к тем писателям-проповедникам, которые бывают недовольны современным обществом, рисуют отрицательные, темные стороны его в области мысли и в действитель¬ной жизни. Мрачная характеристика состояния русского общества, основанная на сочинениях преп. Максима, верна исторически, согласна с другими несомненными свидетельствами и законодательными актами; характе¬ристику свою преп. Максим Грек составил не по записям современников, а по собственным непосредственным наблюдениям в качестве очевидца. Наблю¬дательность, прямота, разносторонность описаний и глу¬бокое понимание духа и направления современного ему общества в отрицательном смысле составляют заслугу преп. Максима Грека; своими обличениями он пробуждал русских от самомнения и самоуслаждения к смирению и исправлению,– причем преп. отец руко-водился побуждениями благонамеренными, желал того, чтобы было соответствие между внешнею славою рус¬ского царства и внутренним процветанием христианского закона, просвещения и добродетели.

Последнего, действительно, не доставало; соответствия между внутренним и внешним не было. Для достижения означенного соответствия, для распространения просвещения в Руси XVI в. и упорядочения многих нестроений, требовалось указание путей и средств, возможных и наличных. Какие же способы и средства предлагал преп. обличитель для исправления господствовавших недостатков и пороков? Эта весьма важная сторона представляется в сочинениях преп. Максима Грека не такою ясною, как было бы желательно; на положительную сторону дела преп. отец обращал мало внимания: предмету этому он не посвятил ни одного “слова”, т. е. отдельного трактата. Поэтому, изложить положительные идеалы преп. Максима для обновления русского общества можно не иначе, как только отрывочно, посредством указания и извлечения из сочинений преп. отца отдельных мыслей и изречений, разбросанных по всем сочинениям его случайно, бессистемно. Нелегко это сделать, но это нужно для дополнения характеристики преп. Максима Грека, как церковно-общественного и литературного деятеля.

Положительную сторону в “Творениях” преп. Максима Грека составляет его „исповеданье право¬славной веры”, составленное им для рассеяния возникшего сомнения в его чистоте и преданности греко¬-восточной православной вере; хотя означенное исповедание написано по личным побуждениям, но оно имело общеруководственное значение для предотвращения от вредных влияний на русских со стороны иноверцев и вольнодумцев: во второй части исповедания преп. Максим указывал на свою неподсудность собору русской церкви и на неправильность осуждения его, как еретика, за неточные и неудачные выраже¬ния, допущенные им по уважительным причинам, при переводе и исправлении богослужебных книг.

В дополнение к „исповеданию” преп. Максим Грек в особом „Слове“ (против латинов) доказывает то, как необходимо, для истинного члена церкви, соблюдать православное исповедание веры во избежание впасть в ересь, или ложное мнение о важнейших предметах веры. Все, что необходимо нам для спасения, вразумления и благочестия, находится в свящ. предании: предание понимает преп. отец в широком смысле. „Вся преданная нам, говорит преп. Максим словами св. Иоанна Дамаскина, законом, пророками и евангелистами познаваем и чевствуем, ничтоже дале ищуще. Бог бо сый благ и всякаго блага податель: еже бо угодно бе нам разумети, откры, а еже не могохом понести, премолча. Сия мы да возлюбим, и в тех да пребываем, не прелагающе предел вечных, ниже преступающе божественное предание. Иже бо мало что или велико от божественных отметает, весь отметает закон, и считается вкупе с престу¬пающими его… Римляне к сим глуси суть, по по¬добию аспида глуха, затыкающаго уши свои, и не хотят восприяти цельбы, но единою надмени кичением и тщетным мнением, что не падает под диалектическими нуждами злохитренными, аки гнило отметают с великим презорством”.25

Вопрос об отношении к святоотеческому преда¬нию в начале XVI в. сделался предметом обсуждения и спора между просвещенными людьми из русских книжников. Сущность дела состояла в том, как относиться к источникам христианского вероучения, или исповедания, все ли признавать истинным, что из¬вестно было тогда под именем „божественных писаний“, или делать разграничение между ними соответственно их внутреннему достоинству по содержанию и происхождению (богодухновенному). Критическое отношение к источникам христианского вероучения, вместо господствовавшего до тех пор безусловного доверия ко всякому писанию, обязано было своим происхождением и развитием кружку заволжских иноков с преп. Нилом Сорским во главе (1508 г.). „Писания много, писал преп. Нил, но не вся боже¬ственна суть”. Во время преп. Максима Грека означен¬ный вопрос продолжал занимать многих, но преп. отец не подверг его рассмотрению, хотя не мог не придавать ему большого принципиального и практического значения при исправлении церковно-богослужебных книг. Совет преп. Максима – “несть есть ни единому приложити что, или убавити в божественном исповедании непорочныя христианския веры” страдает общностью, неопределенностью; он не раскрыт и не приложен к наличной, бывшей в ходу у русских, письменности; как такой, он порождал и поддерживал те многочисленные суеверия, басни и ложные мнения на почве религиозно-церковной, против которых восставал полемист в своих сочинениях.

Более полно и обстоятельно преп. Максим подверг рассмотрению вопрос о книжном исправлении, бывший главною заботою его. Советы и указания его в деле исправления книг усматриваются из самых его трудов, а не из теоретических рассуждений. Для исправления вкравшихся ошибок, двусмысленных выражений и мыслей преп. отец прибегал к подлин¬ному греческому тексту, с которого сделаны были переводы. Знание греческого языка преп. Максим считал необходимым условием для того, чтобы быть надлежащими переводчиком и исправителем свято-отеческих писаний и богослужебных книг. Из рассуждения преп. Максима Грека о пользе знания греческого языка в деле понимания свято-отеческой пись¬менности можно заключать, как об отсутствии греков в числе граждан русского общества XVI в., так и о том, что в то время в России не было ни школьного изучения греческого языка, ни практического употребления его.

Заключение это согласно вполне с обстоятельствами того времени, вызвавшими охлаждение и отчуждение во взаимных отношениях между греческою и русскою церковью; отсутствие греков в среде иерархических лиц на Руси сопровождалось многими неблагоприятными последствиями, как-то: усилением невежества, грубости; возникновением странных, суеверных и мелочных мнений и споров о сугубом аллилуйя, посолонном хождении и т. п.

В связи с отчуждением Руси XVI в. от право¬славной Греции находится рассуждение преп. Максима Грека о незаконности непринятия русскою церковью митрополитов, поставленных цареградским патриархом; для объяснения своего отказа, противоречившего прежним отношениям, русская церковь оправдыва¬лась зависимым положением греческой церкви от турецкого владычества; мотив этот, правда, весьма важный, но не единственный, преп. Максим Грек опровергал, указывая и доказывая возможность и дей¬ствительность соблюдения чистоты православия с по¬литическою зависимостью верующих от иноверного царя.26

В вопросе об упадке нравственности у русских того времени, при важном внешне-торжественном обрядовом благочестии, преп. Максим побуждал рус¬ских к внутреннему благочестию, плодом которого являются – справедливость, милосердие, снисхождение, помощь неимущим, прощение долгов тем, кто не может уплатить по бедности и т. п. „Божия страха отринув отнюдь, говорит преп. Максим, благо угодити ли мниши множеством канонов и стихер, высоким воплем мне воспевая?”27 Те же явления и почти теми же словами обличали современники Мак¬сима. „В каноне читают, говорил один из них в соборе, о русских фарисеях и книжниках, Иисусе сладкий, а услышат слово Иисусово о заповедях Его, как велел быти, и они в горесть прелагаются, что заповеди сотворити; и в акафисте читают: радуйся да радуйся чистая, а сами о чистоте не радят и в празднословии пребывают, ино то обычаем точно водими глаголют, а не истину.“28 Этот более других просвещенный муж (старец Артений), со своей стороны, старался осмыслить чисто формальное понимание религии, доказывая, подобно Максиму Греку, пол¬нейшую бесполезность внешнего благочестия без внутреннего исправления. „Ни пост, ни молитва, читаем мы в одном из его посланий, ни пустынное вселение, ниже бдение протяженное, ни телесное злострадание, ниже церковное видимое многоценное украшение, ниже пение великогласное, ниже ино видимое мнимое благочиние кое, ни доле легание (земные поклоны)… пользовати нас может, житию сушу растлену”.29

Совет об исполнении христианского закона любви к ближнему преп. Максим Грек относил как к тем классам русского общества, в которых заметны были недостатки и пороки, так и к отдельным лицам, обращавшимся к нему со своими недоумениями. Особенно преп. Максим имел причины и поводы по¬буждать монашество следовать своим обетам и идеалам, от которых оно далеко уклонялось, увлекшись мирскою славою и хозяйственными заботами.

Будучи вполне со стороны теоретической и факти¬ческой своевременными, указанные советы преп. Мак¬сима Грека отличаются в практическом отношении неудобоприменимостью к монашеству в той их части, которая касается содержания монастыря. Преп. Максим не только не решал, но, по-видимому, и не интересо¬вался вопросом о том: как можно и должно устроить хозяйственную сторону в жизни монахов, чтобы она представляла собою благоустроенную общину и в то¬же время не противоречила церковно-каноническим правилам? Часто, даже до неуместности, преп. Мак¬сим Грек любил укорять монахов за их пристрастие к внешним удобствам и распущенность, но он не указывал того, чем можно было разнообразить и оживлять монашеское препровождение времени, чтобы оно не было томительным прозябанием и приносило более пользы тем, кто желал и искал поучения и руководства от людей, посвятивших себя созерца¬тельной, идеальной жизни, умертвив в себе ветхого человека со страстьми и похотьми. К сожалению, преп. Максим не указал средства для возвышения и облагорожения жизни русского монашества. Средство это состояло в просвещении, которого не было среди большинства монахов и поголовно среди остальных классов общества.

Вопроса об отсутствии просвещения, необходимости и пользы его для ослабления господствовавшего неве¬жества преп. Максим Грек касался, но не затрагивал его в том жизненном смысле и объеме, в каком означенный вопрос рассматривался после, в ближайшее время, не говоря об отдаленном. Несмотря на свое высокое тогдашнее научно-богословское образование, наблюдательность и опытность, преп. Мак¬сим Грек не придавал просвещению того могучего значения и влияния, какое само по себе оно всегда имело и имеет, влияя на направление благочестия, поведения и деятельности, на взаимные отношения людей, слу¬жебные, семейные, сословные, на убеждения и т. д. По примеру своих современников-проповедников и об¬личителей (напр. И. Савонаролы), преп. Максим недо¬статки, заблуждения и пороки русского общества приписывал злой воле, разным страстям – сребролюбию, гордости, лености, самолюбию и т. п., умалчивая о других важных факторах, несомненно влиявших на происхождение и силу указанных недостатков. Преп. Максим указывал, в пример и подражание русским, на мудрых, исполненных словесного и технического художества в г. Париже и других странах, но его рассуждения о гостеприимстве и пользе иностранцев для России носили более личный и тщеславно-патриотический (в духе наставлений Владимира Мономаха), чем общеобразовательный оттенок; с другой стороны, речи преп. Максима о просвещении, вообще немногие, не облечены в какие-либо определенные меры и проекты, направленные на поднятие и усиление грамотности и школьного образования, подобно тому, как это практически указано было на Стоглавом Со¬боре (гл. 26) о необходимости устроения училищ; для ослабления мнения, преувеличенно-приписывающего преп. Максиму Греку влияние на определение собора 1551 г. о заведении училищ, можно указать на преп. Геннадия архиеп. новгородского († 1505), заявлявшего о потребности школ в ясной определенной форме. Тем не менее, преп. Максиму необходимо нужно поставить в заслугу пробуждение в русских сознания в необходимости образования. Для побуждения к под¬ражанию иностранцам, преп. Максим указывал на Францию, где (в г. Париже) „собираются из всех стран западных и северных желающие словесных художеств, не точию сынове простейших человек, но и самех, иже в царскую высоту и болярскаго и княжескаго сана”, где каждый из них „время до¬вольно в учениях прилежно упразднился, возвра¬щается в свою страну, преполон всякая премудрости и разума и есть сицевый украшение и похвала своему отечеству, советник бо ему есть предобр и предстатель искусен и споспешник ему добрейшей во вся, елика потребна ему будет“. Затем, обращаясь к русским, Максим говорит: „таким подобает быти же и бывати своим отечеством, иже у нас о благородии и изобилии богатства зело хвалящеся, иже от священная наказания словесных учений наставляеми и просвещаеми возмогут не точию сами своим непохвальным страстем одолети и внешном женолепном украшении нерадети и вне сребролюбия и всякаго лихоимания себе блюсти, но аще и иных понудят подражателям их бывати, любителям всякаго богоугод¬ного жительства”.30

На основании приведенного отрывка и других указаний Максима Грека на иностранцев можно заключать о свободном взгляде преп. отца на иностранцев и отношения к ним, в противоположность русским, у которых в то время взгляды и отношения к иностранцам-иноверцам отличались нетерпимостью и враждебностью; от иностранцев преп. Максим ожидал пользы для просвещения, а не вреда.

Еще можно бы привести не мало указаний и советов преп. Максима Грека по частным запросам и предметам русской церковно-общественной жизни и практики, но мы не будем перечислять их по при¬чине их множества; количество их соответствует обличениям преп. отца: из его обличений можно вы¬водить советы, требования и правила, подобно тому, как из отрицания выводится положение. Полнота и верность изображения России XVI в. составляют одну из отличительных сторон сочинений преп. Максима Грека: жаль, что преп. Максим Грек не знаком был с прошлыми судьбами русской истории и церкви: о минувших событиях России на пространстве 5-ти столетий, преп. Максим совсем не упоминает,– как будто их и не было; если бы преп. Максиму известна была история России и церкви, тогда сочинения его, касавшиеся просвещения и положения его, имели бы боль¬шую полноту и значение,– особенности, вытекающие из сравнения прошлого с настоящим. Этот недостаток в сочинениях преп. Максима Грека мог за¬висеть от недосуга и тяжелых условий продолжительного заключения, обрекавшего его на бездействие в соединении с другими физическими и нравственными страданиями.

После характеристики содержания сочинений преп. Максима Грека и взглядов его на важнейшие вопросы тогдашнего русского общества, нам остается, в заключение, установить и решить вопрос о самом Мак¬симе Греке, состоящий в том, насколько преп. отец, просветитель и обличитель Руси XVI в., виновен был в том, в чем его обвиняли и осудили на соборах 1525 и 1531 гг. Преп. Максим Грек не избежал незавидной участи великих исторических личностей, страдающих за свои убеждения, прямоту и правду со стороны недоброжелательных и односторонних современников.

Дело в том, что за допущенные при исправле¬нии и переводе богослужебных книг ошибки, преп. Максим Грек подвергся не только укоризнам, но формальному суду со стороны русско-церковного пра¬вительства. Правда, поводы и данные к рассуждению о винах преп. Максима действительно были, однако, во время соборного суда над преп. Максимом обна¬ружились, в непривлекательном виде, все предвиден¬ные и непредвиденные последствия правдивой, резкой, обличительной деятельности преп. отца, затронувшей порядки, учреждения и действия иерархических лиц России XVI в.; не из-за действительных вин не¬однократно вызывали на собор, осуждали, и томили преп. Максима в заточении, а из оскорбленного самолюбия, невежества и жестоких нравов. Мы не будем передавать неполного и одностороннего следственно-судебного дела о преп. Максиме Греке, на основании которого одни из ученых оправдывают преп. отца, а другие осуждают его если не строго, то, по крайней мере, настолько, что соборный суд над ним считают вполне заслуженным и справедливым: вместо изложения судебного процесса, довольно под¬робно и обстоятельно сделанного преосвящ. Макарием в 1870 г., мы ограничимся сказанием на те данные и соображения, которые оправдывают преп. Максима в допущенных, при исправлении книг, ошибках, послуживших поводом к привлечению его на суд для объяснений.31

По основательному взгляду преосвящ. Филарета, разделяемому большинством духовных и светских ученых, писавших о преп. Максиме, все ошибки и описки последнего, в которых усмотрели судьи неправославие и даже еретичество преп. отца, произошли от незнания им славяно-русского языка и доверия его к переводчикам (с латинского) – редакторам-толмачам – Д. Герасимову и Власию. Пока преп. Максим Грек не усвоил основательно славяно-русского наречия, с трудом дающегося не только иностранцу, но и не привыкшему к славянской речи с детства русскому, до тех пор преп. отец не мог уразуметь тех тонких различий в изменениях церковно-славянских слов и изречений, в которых выражались догматические понятия о Лице И. Христа [напр., на осно¬вании выражения: седел еси, седев одесную Бога (Отца) Максиму приписывали мысль о временном, сидении (пребывании) И. Христа по правую сторону Бога Отца, вопреки составленному преп. Максимом вполне православному исповеданию веры и представленному им для своего оправдания, о сверхъестественном рождении Спасителя от Пресв. Девы Марии (на основании исправленной переведенной фразы из жития (Метафрастова) Пресв. Богородицы – совокупления же до обручения (с Иосифом), вместо совещания преп. Максима обвиняли в ереси жидовствующих, против которой он писал полемические трактаты), о свойствах воскресшего тела И. Христа (преп. Максим считал плоть И. Христа по воскресении описуемою во¬преки существовавшему взгляду русских и тексту бо¬гослужебных книг о неописуемости плоти) и др. Не¬много нужно внимания и рассудительности, чтобы не только извинить, но и оправдать преп. отца за „некия малыя описи” в трудном деле исправления книг, вместо тяжкого осуждения его как какого-то закоренелого, фанатичного и вредного еретика. Преп. Мак¬сим решительно отверг обвинение его в измене православию, приписывая происхождение описей случай¬ности, неискусству своих толмачей и переписчиков. Допущение в преп. Максиме еретической наклонности ни с чем несообразно,– ни с его обетами, ни целью прибытия в Россию; ужели он мог поколебаться в религиозных убеждениях в Москве, где все, хотя и своеобразно, говорило о православии за исключением немногих и рассеянных вольнодумцев? Ужели мог на преп. отца повлиять в худую сторону сочувствовав¬ший не по одним церковным вопросам князь-инок Вассиан Косой (Патрикеев), относившийся к преп. Максиму, как ученик к учителю и руководителю? На иноке Вассиане, лежит вина та, что он злоупотреблял доверием преп. Максима для своих личных целей в таком священном деле, как исправление богослужебных книг. На просьбу преп. Мак¬сима Грека о помиловании и прощении нужно смотреть не как на признание за собою справедливости обвинений, а как на крайнюю унизительную меру для умяг¬чения жестокости судей. Последние, для усиления обвинения преп. отца, указывали на политическую неблагонадежность его,– предмет, совсем не относившийся к компетенции и долгу церковной власти; а председа¬тель суда над преп. Максимом, московский митрополит Даниил, потерявши всякое самообладание и до¬стоинство, обнаружил пристрастие свое и истинную причину нерасположения к беззащитному иноку, когда, в конце заседания, обратился во гневе со следующими злорадостными словами к осужденному: „достигоша тебе, окаянне, греси твои, о нем же отреклся превести (пе-ревести) мне священную книгу блаженнаго Феодорита.”

О своей непричастности к еретичеству сам преп. Максим прекрасно выражается следующим образом: объясняя неправильность вкравшихся слов и оборотов речи нелепотным презрением данных ему тол¬мачей, он заявляет, что „тогда (т. е. в 1525 и 1531 гг.) не ведах различие сицевых речений; аще бо ведах, никако бы замолчах, но всяко исправил бых такову нелепотную опись. Которая бо польза мне от сих черных рубищ и молитв и иноческаго жительства и многолетных сих скорбий моих, аще обрящуся хуля на Господа и Бога и Спаса моего Иисуса Христа, наньже уповах от младых ногтей?”32

Из представленного краткого очерка деятельности преп. Максима Грека можно видеть характер и направление преп. отца, как церковно-общественного труженика, стремившегося к просвещению и улучшению древнерусского общества XVI в. посредством пропо¬веди и направления книжного дела. Взгляд наш на деятельность преп. Максима Грека совпадает с уста¬новившимися научными суждениями церковных и гражданских ученых о том же предмете. Хотя о преп. Максиме Греке имеется довольно обширная литера¬тура, однако, еще остаются невыясненными некоторые стороны из его жизни в России, дающие повод некоторым исследователям относиться к преп. отцу строго и односторонне. Строгим отношением к невольным ошибкам преп. Максима отличается наш известный церковный историк, преосв. м. Макарий Булгаков, вообще беспристрастный исследователь.

По мнению м. Макария „преп. Максим на осно¬вании соборных актов, должен быть признан более виновным, чем в одних малых и случайных описях; некоторые его вины (будто бы) были отнюдь немаловажны, а в то время могли казаться даже весьма важными и прямо еретическими, а потому неудивитель¬но (?), если отцы собора не простили Максима, а осу¬дили его, аки хульника и священных писаний тлителя, отлучили его от св. Христовых Таин и в оковах (тоже неудивительно?!) послали на заточение”33, продолжавшееся около 30 лет. Вместо опровержения взгляда м. Макария, тождественного с судом со¬бора 1531 г., уместно спросить: отчего преп. Мак¬сима только осудили и заточили, но не признали за ним никаких заслуг хотя бы для смягчения наказания, бесчеловечного и беспримерного даже в то тем¬ное время? В дополнение к взгляду м. Макария на преп. Максима нужно указать на то, что почтенный историк приписывает преп. отцу большое самомнение о своих сочинениях на основании совершенно невинных и единичных отзывов его о некоторых своих посланиях, писанных по просьбам частных лиц. Чтобы не быть голословным, приведем отзыв м. Макария по этому поводу. „Как высоко ценил Максим свои сочинения, говорит он, достаточно указать на то, что посылал к митроп. московскому (Макарию) и к известному (стольнику) Алексею Адашеву для прочтения десять тетрадок своих сочинений. Максим писал: “посылаю к государю нашему преосвящ. митрополиту и к тебе вещи, по моему суду, не худы,– учение о нравех и вооружение сильно на латынския ереси, и злочестивое упрямство еврейско, и на эллинскую пре¬лесть и звездочетие, премудрости довольныя и разума духовнаго и силы исполнь прочитающим я: еще: а тетрадка (27 глав) – та много списана мудро добре, к самому блюстителю (т. е. царю)”34. Если смотреть на приведенные выражения без предубеждения, то они не доказывают кичливости и самомнения; а если взять во внимание неуменье преп. Максима точно и правильно выражаться, то строгость историка должна значительно ослабиться. Приведенному месту из сочинения преп. Максима другие ученые не придают никакого значения ни в смысле гордости, ни в каком-либо другом.

Преосвященный Макарий отвергает влияние на судьбу Максима бракоразводного дела в. кн. Василия Ивановича с его женою и второго брака. Не доверяя свидетельству князя Курбского, на каковом свидетель¬стве основывается известие о гневе и опале князя Василия на преп. Максима за неодобрение им желания и решения первого, как решения противозаконного и соблазнительного, м. Макарий свое отрицание доказывает ссылкою на выданную великим князем Нило¬вой пустыне грамоту (14 сент. 1526 г.), которою признавалась неподсудность пустыни власти епархиального епископа,– между тем как льгота дарована была по ходатайству старца Вассиана Косого, единодушно восстававшего (ранее 1526 г.) с преп. Максимом против поступка в. князя и одинаково долженствовавшего подвергнуться опале, чего, однако не было. Если, по мнению м. Макария, Вассиан не страдал в то время за свою смелость, вопреки утверждению Курбского, то не должен (?) был страдать и преп. Максим Грек; отсюда следует то (по м. Макарию), что или преп. Максим и инок Вассиан не участвовали в деле о расторжении брака, или оба они остались безнака¬занными. С выводом преосв. Макария, как правильным лишь с внешней стороны, нельзя согласиться по многим соображениям, из которых заслуживают внимания следующие. Так как В. Косой был родственник великому князю, то отношения к нему со стороны последнего должны были быть и были иные, чем к преп. Максиму, иностранцу; в бракоразводном деле большее значение имел голос преп. Мак¬сима Грека, как лица авторитетного и представителя греко-восточной церкви, нежели мнение частного лица – русского: что преп. Максим принимал участие в деле о разводе, в этом излишне сомневаться, как нельзя сомневаться в отрицательном мнении преп. отца по означенному вопросу: далее: если не томился в заточении Вассиан в 1526 г., то томился преп. Максим Грек в то время в Иосифовом волоколамском монастыре, будучи осужден не за противность в. князю, за что формально нельзя было судить, а за исправление книг; но строгость наказания, как и са¬мое осуждение, имели связь с бракоразводных делом; ясным доказательством служит то, что в. князь не проявил ни малейшего участия в несчастной судьбе вызванного и сначала облагодетельствованного чело¬века; безучастие, жестокость и мстительность к людям, говорившим „навстречу” в. князю, вполне оправдывают то, что постигло преп. Максима за его пря¬моту, твердость и благородство: последнего качества московские цари не только не имели, но и не любили. Вообще жестокое отношение к преп. Максиму Греку было в духе того времени; оно вытекало не из рев¬ности к славе Божией, а из грубости и презрения к личности человека, идеального и беззащитного.

К заслугам преп. Максима Грека, первого испра¬вителя и направителя книжного дела в древнейшей Руси, русское общество во главе с князем и митрополитом, осталось в высшей степени неблагодарным, как оно оказалось неблагодарным ко второму самому видному и решительному, исправителю того же запу¬щения книжно-церковного дела, святейшему патриарху Никону, в то время, когда оканчивалась древняя Русь и начиналась новая. Между этими двумя знаменатель¬ными личностями, преп. Максимом XVI в. и патриархом Никоном XVII в., есть много сродного как по задачам деятельности, так и по печальной судьбе: деятельность, своевременная, полезная и просвещенная, и того и другого была неожиданно прервана вследствие осложнившихся отношений обоих к предержащей власти.

Исследования о преп. Максиме продолжают по¬являться и в настоящее время; они должны воспол¬нить недостатки и неполноту раннейших трудов: научному решению о личности и деятельности знамени¬того исповедника просвещения на Руси может содействовать филологическая разработка сочинений преп. Максима. Работа эта должна состоять в определении времени составления сочинений преп. отца на основании стиля его, представляющего постепенный, хотя и мед¬ленный переход от тяжелых форм и неправильных оборотов речи к более точным и установив¬шимся. Изучение языка творений преп. Максима Грека – дело весьма не легкое, но могущее быть ценным в некоторых отношениях, как напр., в историческом. Когда сочинения преп. Максима Грека будут распре¬делены хронологически, т. е. приурочены к известным обстоятельствам, вызвавшим составление и появление их в современной письменности, тогда можно будет иначе сопоставить связь некоторых событий из жизни преп. отца в целях совершенного оправдания его от незаслуженных подозрений и попреков. Конечно, цель эта скорее и вернее может быть достигнута при открытии списков сочинений преп. Максима с хронологическими датами отдельных церковно-исторических трактатов автора, но этого подспорья может и не быть ни в ближайшем, ни отдаленном будущем, между тем как интерес научный и исторический означенную работу побуждает считать не только желательною, но и возможною при настоящей всесто¬ронней разработке отечественной истории литературы. Для примера укажем на следующее.

Между многими “словами” преп. Максима Грека есть одно, известное под заглавием: „главы поучительны начальствующим правоверно”. Содержание означенного, довольно большого по объему, слова (157–184 стр.) состоит в начертании идеала правителя русской страны с указанием на недостатки и уклонения, несообразные с достоинствами христианского царя, которому вверено от Бога обширное государство для гражданского управления и надзора за духовными вождями народа, т. е. пастырями и учителями. Хотя время написания „Слова“ неизвестно, но по намекам на поступки правителя и его подданных, по указаниям на нужды народа, по эпитетам приличным царскому достоинству и неоднократному названию правителя царем, оно относится к царствованию Ивана Васильевича Грозного, между тем как некоторыми из ученых названное “Слово” приурочивается к княжению отца Грозного, вел. князя Василия Ивановича (1533 г.) на основании сход¬ства в характере и поступкам обоих государей, отца и сына. Так, в 1862 г. автор статьи „преп. Максим Грек, как исповедник просвещения в XVI в.” для объяснения причин изменившейся судьбы преп. отца к худшему, равно как и для доказательства прямоты и твердости убеждений того же отца, приводит из вышеозначенного “Слова” следующие якобы советы в. князю Василию Ивановичу по делу о разводе князя: „царя истиннаго и самодержца онаго мни, благовернейший царю, который ко еже правдою и благозаконием устрояти житейская подручников прилежит и безсловесным своея души страстем же и похотем одолети тщится всегда, глаголю же ярости и гневу напрасному и беззаконным плотским похотем. Иже бо силами сицевыми безсловесны одолеваем бывает, несть небеснаго Владыки образ одушевлен, но безсловеснаго естества человекообразно подобье”.35 По мнению автора, этими словами преп. Максим показывал в. князю незаконность принятого им намерения о неизбежности развода с Саломониею. Автор не допустил бы означенной хронологической ошибки, если бы повнимательнее прочитал все содержание (отличающееся однообразием с другими подобными) „Слова”; но важно отметить здесь то, как легко впасть в более грубые заблуждения при исследовании без предварительного решения вопросов о приблизительном времени составления исторических памятников, как легко и в тоже время вредно установить ложную связь между событиями, осо¬бенно при тенденциозном изучении.

В заключение нужно сказать о значении деятель¬ности преп. Максима Грека для Руси XVI в.

Значение деятельности преп. отца определяется влиянием ее на современников, ближайших и отдаленных, на факты в истории русской церкви.

Так как преп. Максим Грек в своих сочи¬нениях не только коснулся всех важных сторон жизни русского общества XVI в., но и высказал свой взгляд на все эти многоразличные стороны, правди¬вый и неблагоприятный для русских, то по одному этому он не мог не произвести сильного впечатления на Русь XVI в. и последующего времени; но твер¬дый и уверенный голос Максима Грека должен был возбудить в умах русских книжников и грамотных людей множество запросов в своей жизни и других потому еще, что преп. Максим Грек был во всеоружении знания теоретического и фактического; свои обличения он подтверждал указанием на достовер¬ные свидетельства, факты, а еще более намекал на поступки и отношения, всем известные и на возбуждение сомнения для оценки их надлежащего значения; особен¬ность обличения преп. Максима состояла в указании на внутреннее противоречие между поведением, действиями и взаимными отношениями, вполне уживавшимися и считав¬шимися нормальными (с христианской нравственной точки зрения) в сознании частных лиц и целого сословия и всего общества, как напр., господство обрядовой стороны веры над внутренними побуждениями и добродетелью или на несообразность богатства, любостяжательности и праздности монахов с обетами нищеты, подвигов и смирения. С точки зрения преп. Максима русское общество того времени во всех частях церковного управления и жизни нуждалось в преобразовании, улучшении и возрождении согласно с требованием христианского долга; средством для этого он признавал, помимо обуздания и ограничения страстей, просвещение ума и сердца чрез познание христианской веры, истории и жизни других людей, хотя бы и неправославных, но опередивших Россию мудростью, художествами и ремеслами. Огульное осуждение закоренелого, веками сложившегося невежества, указание на испорченность нравов и понятий русских, неисправность церковных книг, ложное направление монашества и бездеятель¬ность духовенства, и указание на остатки языческих суеверий, соединенных с астрологическими и басно¬словными верованиями наносили глубокое оскорбление русскому самолюбию, но это осуждение неизбежно сопровождалось изменением понятий о многих предметах и вопросах, в сущность и значение которых русские не привыкли вдумываться. Правда, на недо¬статки русского общества указывали последователи ереси жидовствующих, но, не говоря уже об односторонности их обличения, они колебали догматическую сторону веры и отрицали внешнюю обрядовую – святыню (иконы), чем особенно вооружали против себя защитников веры: между тем как твердость преп. Максима Грека в православии, подвергавшаяся подозрению со стороны недоброжелателей преп. отца, вполне впоследствии оправ¬далась, хотя преувеличением ошибок преп. отца наме¬ревались ослабить громадное влияние его и подорвать доверие к его правдивому, но жесткому, как обличи¬телю, слову. Под влиянием преп. Максима “заволжские старцы”, стремившиеся вместе с некоторыми дру¬гими к обновлению русского монашества и общества, получали большую смелость и уверенность в своих убеждениях.

В XVI в. сочинения преп. Максима были в боль¬шом употреблении, вошедши в разные сборники и в монастырские библиотеки; уважение к ним прости¬ралось до того, что их жертвовали в церкви на помин об усопших36. Обличения преп. Максима побу¬дили церковную власть с царем Иоанном IV во гневе созвать известный „Стоглавый собор“ в 1551 г. для изыскания мероприятий к водворению порядков в виду упадка просвещения и полного расстройства цер¬ковной жизни русских XVI в. В постановлениях собора 1551 г. констатировано и формулировано то, на что у преп. Максима были или прямые указания, или намеки. Если члены Стоглавого собора не упоми¬нали имени преп. Максима, тогда еще живого и опального, то в рассуждениях о нуждах или запросах церкви они проникались и руководствовались советами и взглядами преп. отца, рассеянными в трудах его. Излюбленные вопросы преп. Максима об исправлении богослужебных книг, о пороках духовенства и мо¬нашества, о печальном положении низшего класса рабов и сирот были предметами обсуждения и забот на Стоглавом соборе. Последователи русского раскола старообрядства в XVII-XVIII вв. ссылались на преп. Максима Грека для подтверждения своих мнений; хотя ссылки их были неудачны в вопросах о форме перстосложения для изображения крестного знамения (двуперстного), сугубого аллилуйя и др., но самое обращение их ко взгляду преп. Максима Грека свидетельствует об авторитете преп. отца, как святого мужа, книжного и правильного, древнерусского свидетеля и защитника старины.

На основании всего сказанного, нужно признать большое значение за деятельностью преп. Максима Грека, как проповедника, обличителя и исправителя недостатков русского общества XVI в. Главное значение его состояло в том, что он, несмотря на чужезем¬ное происхождение и чрезвычайно трудные, исключи¬тельные обстоятельства пребывания на Руси, создал направление, впоследствии расширившееся и яснее опре¬делившееся, стремившееся к просвещению для устроений внешней и внутренней церковной жизни сообразно христианскому закону, узкое и внешнее понимание и выражение которого закрывало и задерживало многие идеальные стороны христианства при сознании в то же время самодовольства и превосходства у русских пред другими народами, соседними и отдаленными, христианскими и нехристианскими37.

* * *

1

Сведения, заметки, статьи и исследования о преп. Максиме Греке находятся у следующих ученых: у М. Е Болховитинова (Слов историч. о бывших в России писателях духовного чина, ч. II. стр. 26–41), у архиеп. Филарета Гумилевского (Истор. р. церкви, т III, стр. 142–148); Сказание князя Курбского стр. 5, 35–36, 37, 107, 263–273, прение Да¬ниила, митрополита Московского и всея Руси, с иноком Максимом святогорцем (Москва, 1847), у м. Макар. Булгакова (Истор. р. церкви т. VII, стр. 265–309); у проф. Ив. Порфирьева (Ист. рус. словес., ч. 1, стр. 509–535), у Ив. Соколова (еп. Сергия) Отношение протестантства к России в XVI-XVII вв., стр. 53–57), у прот. А. В. Горского (Приб. к Тв. Св. отцов, т 2, кн. 2, 1859 г.), у проф. Иконникова (киев унив. изв. 1865 г), у С. Соловьева (т. V, стр. 379, 84); в Христиан. Чт. 1862 г. (статья Ив. Нильского преп. Максим Грек, как проповедник просвещения на Руси в XVI в.), у Ив. Преображенского (О нравственном состоянии русского общества XVI в. по сочинениям преп. Максима Грека и современным ему памятникам. Москва. 1880 г.); в Труд. Киев. ака¬демии (1864 г., I-II кн.); у свящ. В. Жмакина (М. Даниил и его сочи¬нения, СПб, 1881 г.), в сборнике десяти чтений по русской литературе. (Москва, 1895 г.), в соч. А Колесова (рукопись), преп. Максим Грек. Его жизнь и труды (Богосл. Вест., 1896 г., февр.); в соч. Д. Тарунтаева о догматич. сочин. Максима Грека (Христ. Чт, 1896 г., № 2–3). Из перечисленных сочинений о преп. Максиме Греке выдаются своими достоинствами исследования прот. А В. Горского – Максим Грек святогорец (Приб. к теор. св. отц., 1859 г., ч XVIII, стр. 144–192) и проф. Иконникова – Максим Грек (Киев, 1866 г); означенные исследования отличаются полнотою, беспристрастием и правильностью; жаль, что исследование прот. Горского почему-то не окончено; оно прервано на самом важном периоде просветительной деятельности преп. отца в России; к особенностям исследования проф. Иконникова нужно от¬нести стремление автора указать на сродство многих суеверных заблуждений русского общества XVI в. с общечеловеческими, находящими для себя объяснение в невежестве, мистицизме к взаимном влиянии (вследствие сношений наций) народных масс. Особенною ясностью, жи¬востью изложения и общедоступностью отличается позднейшая по вре¬мени компилятивного характера статья Ф Нелидова о преп. Максиме, вошедшая в указанный выше сборник чтений по русской литературе.

2

Сочин. Максима Грека, т. II. , стр. 157–184, 213–214, 214–219, 241–244, 260–276.

3

Разумеем “Увещательные пункты о том, как поступать с рас¬кольниками, которые не переменяют своего перстного сложения, но от раскола обращаются”. Это увещание составлено архим. златоустовского монастыря Антонием

4

Соч. Максима Грека, т. I. , стр. 255–257, 259–260, 262–269 , 270, 344.

5

Так, вместо: зане гонях благостыню, у преп. Максима переведено: держахся благостыни (за то, что я следую добру), Пс. 37:21, вместо: да исправится молитва моя яко кадило пред тобою, переведено: яко фимиам пред тобою, Пс. 140:2

6

Сочин. М. Грек. III., стр. 164–169.

7

Приб. к твор. св. отц 1859, стр. 503–527.

8

Твор. преп. Макс. Грек., т. III. стр. 194–205

9

Приб. к Твор. св. Отц. 1851 г., ч X, стр. 516–517

10

Соч. Максима Грека, т 2, стр. 319–337; Порфирьев Истор. Рус. словесности ч 1. 528–529

11

Соч. Максима Грека, т II, стр. 139–140

12

Соч. Максима Грека, т III, стр. 51–55

13

Соч. Максима Грека, т I. стр. 242

14

Порфир. Истор. Рус. Слов. т I, cтр. 521–522

15

Соч. Максима Грека, т I, стр. 202, 186, 196, 200, 229, 466, 527, 180–213, 213–235, 267–323, 323–342, 509

16

Соч. Максима Грека, т. I, стр. 493–494

17

Соч. преп. Максима Грека, т I, стр. 495–509

18

Труд Киев. Акад. 1864 г., т I., стр. 25–30

19

Соч. преп. Макс. Грек т II, стр. 346–357

20

Соч. Мак. Грек. т II, стр. 231–241.

21

Соч. преп. Максима Грека т. III, стр. 259–260.

22

Соч. преп. Максима Грека т. II, Стоглав. Спб. , 1863г. , стр. 123

23

Соч. Максима Грека т III, стр. 223–224.

24

Макарий м. Ист. р. церк. т.VII, 1874 г., стр. 305–306.

25

Соч. М.Грека, т I, стр. 260–201

26

Соч. преп. Максима Грека, т. III, стр. 154–156

27

т. II, стр. 241–242.

28

Акты Археогр. экспедиции, т. I, № 239, стр. 252.

29

Русская Историч. Библиот. т IV, столб. 1399. см также Сборник м. Даниила л. 483

30

т. III стр. 180 Максим Грек.

31

Макар. Ист. р. церкви, т VI, стр. 159–193

32

Соч. преп. Максима, т I, 34.

33

Макар. Ист. р. ц. т. VI, стр. 190–193.

34

Христ. Чт. 1872; 605 стр.

35

Христ. Чт. 1862 г. ,т. I, стр. 345

36

Иконников. Преп. Максим Грек. Киев. 1866 г. стр. 336–337.

37

Недавно, в марте сего 1898 года, появилась краткая характери¬стика преп. Максима Грека, принадлежащая известному ученому, ака¬демику. А. Н. Пыпину (в его истории русской литературы, II т., 120–148 стр.). Характеристика составлена на основании соч. преп. отца (изд. при Каз. д. академии), и известных ученых исследований о преп. М. Греке с полным беспристрастием, в общедоступном легком изложении и в сочувственном тоне к несчастной судьбе и великим заслугам для Руси идеального пришельца-грека. Разделяя и повторяя все лучшие отзывы ученых о преп. Максиме Греке, как видном представителе тогдашнего европейского образования, г. Пыпин считает его приверженцем традиционного мировоззрения, т. е. схоластического и одностороннего, а не научного, в котором (т. е. в последнем) наука освобождалась в то время (эпоха “Возрождения” гуманизма) от служебного положения теологии и открывала для себя безграничный простор изысканий о природе и человеке; говорится это со стороны достопочтенного ученого не в упрек знаменитому проповеднику и защитнику просвещения на Руси, а для характеристики преп. отца, как духовного писателя, с чем нельзя не согласиться.

Источник:

С-Петербург. Типография Главного Управления Уделов, Моховая, 40. 1898г.

Нило-Столобенская пустынь