Cвященномученик Андроник (в миру Владимир Александрович Никольский) родился 1 августа 1870 года в селе Поводнево Мышкинского уезда Ярославской губернии в семье псаломщика Александра Георгиевича Никольского. Александр Георгиевич стал служить псаломщиком в Преображенском храме села Поводнево с 1867 года, когда ему исполнился двадцать один год. Его отец, Георгий Гаврилович Никольский, был священником села Княжево Мышкинского уезда.

В Поводневе в то время было около сорока домов, в которых проживало примерно двести пятьдесят жителей, а весь приход состоял из восемнадцати деревень, где жило около тысячи прихожан. В 1880 году Владимир Никольский поступил в Угличское Духовное училище, а по окончании его, в 1885 году — в Ярославскую Духовную семинарию. В 1891 году Владимир окончил семинарию по первому разряду и поступил в Московскую Духовную академию. Сразу же по поступлении он изъявил желание принять монашество, случай в те времена нечастый, свидетельствующий о большой решимости и твердости характера юноши. На втором курсе в день своего рождения он был пострижен в монашество с именем Андроник, а 6 августа того же года — рукоположен во иеродиакона.

Во время каникул после окончания 3-го курса иеродиакон Андроник и инспектор академии архимандрит Сергий (Страгородский) были направлены в Самарскую губернию для лечения кумысом. Здесь они впервые стали обсуждать, что из себя представляет миссионерское служение.

В 1895 году иеродиакон Андроник окончил Духовную академию со степенью кандидата богословия и 22 июля того же года был рукоположен во иеромонаха и назначен помощником инспектора в Кутаисскую Духовную семинарию. Через год иеромонах Андроник был назначен преподавателем, а затем инспектором Александровской миссионерской семинарии. Семинария находилась в местечке Ардон на Северном Кавказе в Осетии. Усердием ее основателей и устроителей она скоро приобрела твердую положительную репутацию среди крестьян-осетин. В 1896 году желающих учиться в ней было во много раз больше, чем она могла принять. Безусловное доверие крестьян к миссионерам, жажда христианского просвещения, повседневное общение с этими простыми людьми на их родине среди цветущих лугов и пастбищ — все это доставляло молодому преподавателю огромную радость. Великое счастье понести труд апостольский среди жаждущего христианского просвещения народа. Здесь обозначилось ясно, что при бескорыстном миссионерском служении простое сердце само отзовется на призыв слова Божия. Общение с крестьянами действовало на молодого пастыря вдохновляюще. Среди детей он сам становился ребенком. И хотелось прожить в этом месте всю жизнь, трудясь на ниве народного просвещения. Он уже готовился ко второму учебному году, когда в сентябре 1897 года получил телеграмму с назначением его миссионером в Японию. Попрощавшись с преподавателями и учениками, отец Андроник выехал в Санкт-Петербург. После улаживания всех формальностей, связанных с назначением, он поехал навестить родных, а затем побывал в Москве и Казани, попрощался с друзьями и знакомыми.

Путешествие в Японию заняло несколько месяцев. Плыли вдвоем с архимандритом Сергием (Страгородским), также назначенным в миссию в Японию. Ехали через Италию, Грецию и Северную Америку.

На отца Андроника это путешествие произвело огромное впечатление. Везде, где приходилось останавливаться, они посещали древние христианские святыни, катакомбы и гробницы мучеников, молились у мощей святителя Николая Мирликийского, побывали на развалинах древнего Колизея, прославленного множеством замученных в нем христиан. И везде знакомились с современным состоянием христианства, в Италии — католицизма, в Греции — православия. Удивила и поразила их прекрасная постановка преподавания у католиков, и в особенности у иезуитов, и невежество и нищета у греков. Удивило, как много католики трудятся, сколько вкладывают усилий в свои мероприятия, и все это не ради Христа, а ради католической идеи. Поразило несоответствие великих христианских святынь, въяве свидетельствующих о безраздельном служении древних христиан Единому Богу, и современного католического мира, который только по названию еще оставался христианским, все свои усилия полагая на служение и угождение человеку. Активная деятельность проповедников, звучащая в храмах органная и даже оркестровая музыка — все это предпринималось в потворство страстям современного человека, чтобы дать ему почти те же развлечения, что и безбожный мир, но только бесплатно. В проповедях христианство звучало всего лишь как тема, взятая проповедником для того, чтобы показать свои ораторские способности. Проповедники наперебой спешили услужить своей пастве. Таинство исповеди превращалось в средство удержания паствы в лоне католицизма.

Молитва на камнях Колизея, политых мученической кровью, у гробниц первомучеников-христиан, сравнение их жизни с жизнью вокруг и собственной, всегда недостойной, вдохновляли на подвиг, на верность Матери Церкви, пронзительно сияющей среди всеобщего разрушения.

«Все мы, христиане, — писал отец Андроник, вспоминая подвиг мучеников, — должны позаботиться, чтобы общее церковное сознание для всех было изменено и стало как свое, чтобы церковное начало жизни было святым и полным началом для всех нас. И чем крепче и сильнее будем мы сознавать себя живущими в Церкви, тем непобедимее явимся для всяких ухищрений сатаны. Вот это дело и есть опять дело крови христиан».

Стоя в катакомбах у гробов мучеников, приникая душой к этим святыням, как было и самому не вдохновиться на подвиг.

«Здесь, на костях мучеников, создалась и окрепла церковная жизнь, — писал он, — здесь, среди скорбей и страданий изгнанников, проявилась вся сила веры Христовой; здесь исповедники веры создали непреодолимую стену и победили гордый мир славной победой духа над плотию… Поучительно проходить по этим местам минувшей сильнейшей скорби для первых исповедников веры Христовой, ничего не имевших за собой, кроме этой самой веры… Чувствуется, что вот отсеки человек самоволие и угождение себе, заботу о себе помимо Бога, поверь и скажи себе раз навсегда: «Бог нам прибежище и сила», скажи так, чтобы навсегда хранить в сердце это слово, — и начнется иная жизнь: жизнь ясная, жизнь хождения по ясным путям Божьим».

Отец Андроник давно уже жил этой верой, положив свое упование в Боге. И упование не посрамляло. Радостью духовной насыщено было для него это время, радостны были встречи с людьми, в особенности с православными, с теми, кто все земное оставил ради Христа, подобно архиепископу Николаю[1], под чье начало отец Андроник поступил, прибыв в Японию. Удивительно ему было видеть среди японской паствы результаты благодатных трудов одного человека. Помощь Божия тут была явная.

По приезде отец Андроник сразу окунулся в миссионерскую деятельность. Со временем он близко познакомился с православными общинами, которые были немногочисленны, но основаны прочно, живя полной христианской жизнью среди многомиллионного народа, поклоняющегося идолам. Японцы поразили его простотой восприятия учения Христова и глубиной веры. Они сами испытали на себе дивные знамения и чудеса, а также исцеления, о которых просили с детской верой, — и получали их. Как непреложному внимали они словам Господним: просите и дастся вам, ищите и обрящете… Они просили и получали, искали и находили. Прожить год среди такого народа, хотя бы и в непрестанных трудах, было большим счастьем, и впоследствии он с благодарностью вспоминал время, проведенное в Японии.

Напряженная деятельность привела к расстройству здоровья, и в 1899 году он вернулся в Александровскую Духовную семинарию. 5 марта того же года он был возведен в сан архимандрита и назначен ректором семинарии. 18 октября 1901 года по ходатайству епископа Уфимского Антония (Храповицкого) архимандрит Андроник был назначен ректором Уфимской Духовной семинарии и благочинным монастырей епархии.

5 ноября 1906 года отец Андроник был хиротонисан во епископа Киотского и назначен помощником архиепископа Николая (Касаткина).

Приехав в город Осака, он нашел православную общину в плачевном положении. В храм ходило не более десяти человек, на клиросе читал и пел один псаломщик. Христиане, казалось, были рассеяны и невидимы в этом огромном языческом городе. Продолжаться так дальше не может, решил владыка Андроник, надо самому идти к пастве. И в будние дни каждый вечер с пяти часов он начинал обход домов христиан. В это время люди заканчивали свои работы и были свободны. Епископ знакомился со всей семьей. Расспрашивал, где и при каких обстоятельствах они приняли христианство, кем и когда крещены дети. Если это были некоренные жители, то он расспрашивал, где они жили до переселения, какая причина побудила их переехать на новое место, какую жизнь проводили они на старом месте, исправно ли посещают церковь и так далее. И постепенно владыка уяснял себе всю картину их жизни, всего семейного и хозяйственного уклада, насколько они тверды в вере и как велико их благочестие. Беседа шла за столом, хозяева подавали чай, и разговор от предметов житейских переходил к предметам религиозным. Темы непринужденной беседы сами давали повод для слова назидания, ободрения, а иногда и обличения, и вразумления. Бывало, что кто-то поплачет, и епископ вместе с ним и поплачет, и посетует. Разговор переходил на историю Церкви. Владыка рассказывал о жизни первых христиан, об их ревности и благочестии. Он рассказывал о святых, о молитве и как нужно молиться, о христианских правилах и обычаях, которые должно соблюдать в жизни. И вместе со своими слушателями радовался и утешался духовной беседой. За два года епископ узнал своих прихожан, их нужды и положение каждого. И постепенно храм наполнился, и уже не один псаломщик пел на клиросе, а большой смешанный хор. И это при том, что в Японии не признаются православные праздники и православным японцам приходится совмещать их с работой.

Но и на этот раз напряженная миссионерская деятельность и неблагоприятный для епископа Андроника климат расстроили его здоровье, и 5 июля 1907 года Святейший Синод предоставил ему отпуск на родину.

В ноябре 1907 года епископ Андроник был назначен временно управлять Холмской епархией в связи с отсутствием архиепископа Холмского Евлогия (Георгиевского), избранного в то время депутатом Государственной Думы.

В 1908 году владыка Андроник был назначен епископом Тихвинским, викарием Новгородской епархии. Административное положение викарного архиерея Русской Церкви в начале ХХ века было довольно бесправным, в лучшем случае он мог лишь советом влиять на правящего архиерея. Но в то время правящим архиереем Новгородской епархии был архиепископ Гурий (Охотин), которому исполнилось восемьдесят лет, он почти не выходил из дома и с трудом осуществлял административные функции. Таким образом, все дело служения, проповеди, а частично и административного управления легли на плечи владыки Андроника.

Со всегдашней своей ревностью и усердием он взялся за дело. «Свое усердно неустанное служение, — вспоминали новгородцы, — владыка растворял сердечной проповедью, свое высокое положение — близким и простым отношением к православным богомольцам». Уповая только на Бога и всецело привязанный сердцем ко Христу, он не боялся общественного мнения, не смущался и общественным недовольством. Он не стеснялся открыто порицать неистовства светских зрелищ. Когда в Новгороде была поставлена пьеса Сенкевича «Камо грядеши» и артисты пели на сцене «Хвалите имя Господне», владыка при первом же удобном случае дал отповедь устроителям постановки как богохульникам. Когда в городе был задуман вечер с балетными номерами, сбор от которого должен был пойти на раненых славян, то тут же раздалось мужественное слово епископа против мерзкого совмещения пляски с памятью о кровопролитии. Стараниями владыки в Новгороде были организованы еженедельные религиозно-нравственные чтения, которые посещали сотни людей. Епископ часто и сам бывал на этих чтениях, вел их, давал советы лекторам, своим словом дополнял ту или иную лекцию.

Увидев утомленного паломника, владыка не ленился остановиться и поддержать его словом и давал место для ночлега в своем доме. Видя сектантов, он приглашал их для вразумления к себе домой. Заботясь о городской пастве, он не оставлял без внимания и всей епархии. Сразу же по приезде в Тихвин он принялся за объезд всех церквей, входящих в Тихвинское викариатство. За один только сентябрь он проехал по Крестецкому, Боровичскому и Валдайскому уездам, посетив двадцать два сельских храма, лично знакомясь с людьми, входя в церковные нужды общин и в нужды каждого обращающегося к нему прихожанина. С места ночлега трогались часов в шесть-семь утра, чтобы пораньше поспеть в ближайший приход, и так путешествовали от церкви к церкви, останавливаясь в попутных деревнях. Места здесь глухие и дорога настолько плохая, что его часто предупреждали, что он может и не проехать, но владыка все равно ехал. В каждом селе и деревне, где он останавливался, епископ проповедовал, что ежедневно вместе с беседами занимало не меньше шести часов. Спать в этих поездках приходилось не более шести часов, а весной, с наступлением ранних рассветов, и того меньше. По целым дням приходилось пребывать в физическом напряжении, но владыка любил эти путешествия, обновляющие душу и тело. С каким благоговением встречал его народ «со крестом и хоругвями в своем приходском храме, увлекая с собой и всех детей своих! — вспоминал святитель. — Все набожно крестятся, многие плачут от благоговейной радости; многие и таясь и открыто просят совета, молитв, готовы тут же исповедать всю свою душу, умоляют принять от них — кто полотенце, кто деньги, кто даже иконку или еще что-либо от святого места принесенное… И все это до глубины души трогает, настраивая ее на благоговейный и торжественный тон от сознания раскрывающегося перед тобою благодатного Царства Божия из глубины смиренного, простого, по видимости грубого, а на деле нежного и мягкого народа русского».

Это — Церковь. Но не весь народ посещает храмы, некоторые забыли, когда и были там. Епископ смотрел на Россию и видел, как угасает дух русского народа, захваченного самыми низменными страстями, и он погружается в безбожие. Владыка писал: «Отсутствие… отпечатка набожности грустно отражается и в жизни народной. Общая теперь жалоба на народное пьянство, на безобразное, даже со смертоубийствами и непременно с драками, провождение деревенских праздников, разгул особенно молодежи, деревенские посиделки, часто толкающие молодежь на беспутство, падение семейных нравов и почтительной покорности младших старшим, тем более родителям, франтовство, бесчестность, озорство и хулиганство, мстительность и жестокость, вероломство и лживость до лжесвидетельства под присягой, что говорит уже об утрате и самой веры, ибо верующий побоится нарушать присягу. Молодое поколение и даже дети растут без всяких положительных и строгих правил жизни: какое-то одичание духовное отпечатлевается и на их лицах. А что с ними будет впоследствии, когда и сама жестокая жизнь наложит на них свой немилосердный отпечаток, особенно если принять в соображение ту погоню за материальным или, лучше сказать, животным довольством, которое сделалось характерным признаком и духом последнего времени, освободившись от духовных высоких начал жизни. Это все более чем безотрадные, зловещие признаки, при виде которых жутко становится за будущее нашей народной жизни».

8 марта 1913 года владыка Андроник был назначен епископом Омским и Павлодарским. Целую неделю перед отъездом епископа Андроника из Новгорода народ во множестве посещал акафисты, которые владыка служил в разных церквях. 17 марта в зале епархиального дома состоялось прощание с владыкой. Было прочитано множество адресов и приветствий отъезжающему в другую епархию архипастырю. В них отмечалась неутомимость владыки в молитвенном подвиге, его готовность идти навстречу каждому доброму делу, его доступность для всякого ищущего с ним встречи. Отвечая на прочитанные адреса и речи, епископ Андроник сказал, что источником его энергии является сознание того, что каждый архипастырь и пастырь является продолжателем Христова дела, что его самого воодушевляла ревность новгородцев, неутомимых в молитве и беседах о религиозных предметах. А кроме того, — добавил владыка, — совестливым усердным исполнением своего архипастырского долга он спасает и свою душу. Через два дня толпы народа после отслуженного в кафедральном соборе напутственного молебна провожали на вокзал полюбившегося всем архипастыря.

Прибыв в Омск, владыка по своему обыкновению сразу же отправился в поездку по епархии. Путешествуя от села к селу, преодолевая сотни километров, епископ в каждом приходе подробно знакомился с жителями и духовенством. В станице Становой Петропавловского уезда владыка долго беседовал с детьми местной школы, а затем, обратившись ко всему народу, сказал примерно следующее: «Чтобы жить по-Божьи, надо знать волю Божию, закон Христов, Его учение, а это можно узнать из святого Евангелия; поэтому необходимо, чтобы Евангелие было у всех, его надо читать, учить, надо помнить, что это слова Самого Господа нашего Иисуса Христа. В дни праздничные и воскресные не хорошо сидеть по домам и предаваться обычной суете и сутолоке. Один день в неделю надо отдавать для Бога, для спасения своей души и приходить в храм Божий для общей усердной молитвы. Чтобы молитва ваша была более воодушевленной, заводите общенародное пение, начинайте с известных вам молитв и постепенно достигните того, что будете петь всю всенощную и литургию. Любите святой храм, пойте все, не сидите в праздники по домам, посещайте церковь Божию, тогда «напитаете душу свою благочестием», как святые угодники. Ведите добрую жизнь, читайте Евангелие и другие добрые книги, например жития святых, и из них учитесь благочестию. Раньше книги были дороги, их в старину сами переписывали и читали, а теперь и книги дешевы, да усердия к чтению мало. Родители, читайте святые книги и детей к этому приучайте, особенно строго проводите день Божий — праздничный, «как день Господень». Вообще же будьте благочестивы как в праздники, так и в будние дни. Мне известно, что пьянство среди вас не привелось. Это очень хорошо, берегитесь и впредь от него. Весьма похвально ваше намерение устроить новый иконостас. Однако, заботясь о внешнем благоукрашении храма, не забывайте и внутреннего храма — своей души, украшайтесь набожностью и благоговением… Есть благоговейные люди, которые так себя ведут, как будто постоянно видят Бога, носят Его в сердце своем, на лице у них мир и спокойствие. К таковым Бог близок, и они близки к Нему. Эти благочестивцы подобны преподобному Серафиму Саровскому и другим угодникам Божиим, проводившим святую жизнь… вместо того чтобы «перемывать косточки другим» своим языком, как это часто бывает, беседуйте о святых, чтобы учиться доброму, а не худому».

В селе Севастопольское Петропавловского уезда владыка стал опрашивать детей. «Школьники отвечали неважно, почему в беседе владыка сказал: “Молитва — не урок, ее надо читать не тогда, когда кто-либо спрашивает, а всегда… Когда ты молишься, то беседуешь с Богом. Как же ты будешь просить Бога о чем-либо, если даже не хочешь знать молитв. Молитва — это первое, самое святое дело”. После ряда наставлений детям владыка обратился к народу: “Родители и все старшие, следите за детьми: пусть они не забывают молиться Богу, пусть знают молитвы — это дело не только школы, но и ваше. Если дети испортятся не по вашей вине, — Господь с вас не взыщет; если же дети будут вами воспитаны плохо, то дадите ответ за них Самому Господу. Легко выпрямить молодое деревце, трудно — дерево старое. Так и детей: как молодое дерево свободно можно погнуть куда угодно, так детям легко дать доброе или плохое направление. В детском возрасте хорошо прививать все доброе. Худо бывает, когда родители и пример худой подают, и не обращают внимания на детей; худо и тогда, если худого примера родители хотя и не дают, но и доброго тоже не сообщают. Ребята все от вас перенимают, и перенимают очень быстро: они со свежей душой, чистой, не запачканной житейской грязью. Зная это, и учите своих детей, чтобы не стыдно было Господу ответ дать за них… Если бы родители сами молились и любили молитву, то, конечно, и дети научились бы молитве; очевидно, вы и сами полениваетесь, и детей-то забываете. Бойтесь прогневать Бога. Все начинайте и оканчивайте молитвой к Господу и ходите по Его святой воле. Из святого Евангелия вы узнаете, как жить по-Божьи. Вот и читайте святое Евангелие, учитесь закону Божию, а время всегда найдется, если захотите быть истинными христианами. Будете поступать так, тогда и имя “христианин” не будет у вас напрасным, и крест Христов носить будете тоже не напрасно”».

В станице Пресногорьковской, «узнав, что казаки не озаботились отводом надлежащих зданий для школ, владыка пристыдил их: “Станица существует давно, а вы, казаки, до сих пор не думаете о том, чтобы детям вашим было удобно учиться. Стыдно, и стыдно вам, казакам, тем более что многие переселенцы опередили вас, — сказал владыка. — Видимся мы с вами нечасто, а и теперь вас собралось маловато. Значит, вообще вы ленитесь посещать храм. Если же вы таковы, то где дети ваши увидят добрый пример? Смотрите, чтобы дети ваши “не пошли еще хуже и не запечатали бы храм”. Крест Христов вы носите, а христианскую жизнь не показываете. Так жить нельзя. Такая жизнь походит на то, как если бы казак надел военные доспехи, а при нападении неприятеля струсил и побежал.

Вы называетесь христианами, а грехи одолевают, и вы малодушествуете, вместо того чтобы благочестием искупить их и к благочестию и детей приучить. В старину добрая мать, едва только ребенок начинает лепетать, вкладывала в его сердце святое, рассказывая ему о житиях святых. А теперь? Теперь дети только и знают то, что учат в школе, да и это, по нерадивости родителей, забывают за лето. У вас, например, две школы, но вы плохо заботитесь о них и детей начинаете учить поздно, даже с двенадцати лет. Какая уж тут забота, где тут говорить об усердии? Кроме этого до меня дошли слухи, что вы не хотите отапливать храм. Если это так будет, то знайте: храм ваш будет закрыт, вы будете приписаны к другому приходу и Господь вам не простит этого — Он тогда накажет вас… Подумайте о том, что жизнь наша начинается в храме в таинстве крещения и здесь же оканчивается, когда нас приносят за молитвой на вечное упокоение”».

В Омске владыка сразу же начал ту созидательную деятельность, которой он был всецело занят на других кафедрах, став помощником для всякого труждающегося в духе Христовом пастыря и грозным для всякого обманщика и лжеца, для пытающегося не трудиться, а лишь подольститься к начальству. Непримиримый к духу раболепства, обмана и угодничества перед ним, как перед начальником, но все чаще сталкиваясь с этими отвратительным явлением, владыка в конце концов обратился к духовенству Омской епархии с посланием, в котором писал: «Я желаю слышать и видеть чистую правду, как бы она ни была грустна. Не потерплю одного показывания товара лицом, бумажной деятельности, хвастливого расписывания несуществующих начинаний и дел, и от всякого о том готов выслушать слово правды, чтобы фальшивых людей выводить наружу. Но не потерплю и тех, кто вместо правды принесет ко мне наглую ложь на собрата, оклевещет его в надежде остаться нераскрытым, в предположении обольстить меня видом откровенности, прикрывающей низкое наушничанье. Такого я назову перед всей епархией лжецом, как назову хвастливым лжецом и того, кто обнаружен будет расписывающим и рассказывающим о несуществующих своих заслугах в пастырской деятельности. Того и другого буду строгому взысканию подвергать, вполне ими заслуженному…

Все это прошу духовенство епархии принять во всегдашнее внимание. Несказанно радуюсь всякой вашей инициативе в пастырском деле. Радуюсь, когда кто-либо приводит в исполнение мои указания и предложения или прямые распоряжения. Такого готов и на новые труды всячески воодушевлять и воодушевлять, желая, чтобы он не ослабел в начатом пути. Но противно для меня все, что делается только в угоду мне, а не по долгу пастырства, от радости воспользоваться добрым указанием… Но еще более противно, когда, подделываясь под тон начальства, спешат показать вид, что все веления его они и в жизнь уже проводят, и все так прекрасно и идет, как описано в предложении или распоряжении начальника; противно, когда такая деятельность бывает только на бумаге да на словах, а не на деле. Тем или иным путем это непременно обнаружится, а при обнаружении мною же и доказано будет. Тогда пусть всякий такой показной деятель знает, что он будет заклеймен, как хвастливый лжец, а не пастырь, искренне озабоченный своим деланием, хотя и ошибающийся, но посильно и усердно все старающийся сделать, что посодействует доброму его деланию. Лучше потише и полегче, если нет сил и умения, да пусть все будет на деле, чем крикливые успехи и даже не начатое дело, но умело показанное, как блестящий фейерверк».

В августе 1914 года стало известно, что Святейший Синод переводит епископа Андроника на кафедру в Пермь. Свой отъезд владыка назначил на 15 августа, на день празднования Успения Божией Матери — престольный праздник в омском соборе. В этот день владыка совершил литургию в сослужении епископа Мефодия (Красноперова) и десяти священников. После литургии, молебна и благословения всех молящихся, которые в течение долгого времени подходили к владыке, епископ приехал в архиерейский дом, где его уже ждали губернатор, городские чиновники и духовенство. Первым к нему обратился епископ Ме-фодий, выразив скорбь о разлуке с архипастырем, при котором в столь краткое время развилась церковная жизнь. Он поблагодарил владыку за все доброе, сделанное им для епархии, и за доброе дружеское отношение к нему лично и в заключение подарил епископу четки.

За время служения епископа Андроника в Омской епархии им было утверждено множество добрых начинаний, некоторые из них могли бы показаться незначительными в другом месте, но для Омского степного края они были очень существенны — как, например, ежегодная, по настоянию и благословению владыки, посадка всеми учащимися деревьев, садов, чтобы сызмальства воспитывать в детях любовь и бережное отношение к природе, которая «всякой былинкой, всяким ручейком, всякой птичкой возвещает нам о Боге, Которым полон весь мир, Им сотворенный». По инициативе епископа в городе Семипалатинске были устроены краткосрочные педагогические курсы для ста учащих церковных школ Омской епархии. Благодаря личному участию епископа в Омске были устроены миссионерские курсы, за что были чрезвычайно благодарны пастыри Омской епархии; миссионерское дело было поднято епископом на такую высоту, что религиозно воодушевило все православное население огромного района Западной Сибири. Епископ Андроник периодически устраивал миссионерские курсы для всей епархии, организовывал кружки ревнителей благочестия и сестричест-ва, курсы миссионерские и псаломщицкие. В целях подъема православного церковного настроения и противоборства сектантству владыка выписал из Новгорода святые иконы прославленных угодников Бо-жиих, которые затем неслись с великой торжественностью во многолюднейших крестных ходах; причем крестные ходы сопровождались произнесением проповедей, что способствовало просвещению народа и подъему религиозного чувства.

Духовенство епархии, встретив в архипастыре поддержку своим благим начинаниям, воспрянуло духом, почувствовав, что в новом епископе оно обрело мудрого и самоотверженного вождя, готового в любую минуту положить свою душу за вверенную ему паству. Почти единоличными усилиями епископа Андроника были собраны средства на устройство храма иконы Знамения Божией Матери, где на постоянной основе должны были происходить беседы, миссионерские чтения, собрания трезвенников, продажа и распространение книг, листков и брошюр. Желая удовлетворить запросы интеллигенции, епископ организовал в Омске проведение систематических богословских лекций, привлекши к этому делу образованное духовенство и укрепив его своим личным частым участием. Народ, духовенство и общество охотно откликнулись на это живое дело, и зал богословских чтений был всегда переполнен до тесноты. При Омском епархиальном братстве епископ организовал епархиальное общество трезвости. Для более успешной его деятельности владыка благословил регулярно проводить в епархии торжественные празднества трезвости с крестными ходами, проповедями, раздачей литературы, в которых стали участвовать тысячи людей. Народ с доверием откликнулся на инициативу владыки и сотнями пошел записываться в ряды армии трезвенников.

Один из соработников архиерея от лица всех обратился к епископу Андронику со словом, которое с наибольшей ясностью характеризует их отношение к владыке: «Образ ваш как архипастыря — ревнителя веры и беззаветного труженика, пламенного проповедника и мудрого наставника навсегда останется в нашей душе как идеальный образ носителя апостольских заветов в наши лукавые дни малодушия и отступления, образ, побуждающий нас, слабых, посильно ратовать за веру и Церковь, хранить предания апостолов, ревновать по деле Божьем — святом и вечном».

На это владыка ответил, что в основу всей его деятельности на Омской кафедре была положена «основная истина христианской веры — учение о спасении. Руководствуясь ею, он и вел корабль Омской церкви к тихой пристани через все невзгоды и бури житейского моря… Многие из духовенства были недовольны его кипучей деятельностью, тяготились его призывом к неустанной работе, некоторые даже доходили до зложелательства в отношении к нему, некоторые даже не пришли проститься с ним, тая на него злобу». Обо всех таковых владыка сказал, что ни на кого не гневается и просит не гневаться и на него.

Многократно епископ объезжал храмы епархии; совершая поездки, брал с собой только протодиакона, ключаря и двух иподиаконов. Архиерейской каретой никогда не пользовался, лошади архиерейские были отданы собору, на них соборное духовенство ездило по требам. В будни владыка служил в крестовой церкви и тогда надевал простую священническую ризу и малый омофор.

При епископе Андронике в Перми была построена церковь во имя преподобного Сергия Радонежского для военнослужащих Троицко-Сергиевского полка и закончено строительство великолепного соборного храма в Белогорском монастыре.

Время служения святителя стало временем расцвета духовной жизни в Пермской епархии; устраивались лекции, беседы, собрания духовенства и мирян; в аудитории при Стефановской часовне начались занятия миссионерского и народно-певческого кружков; составилась хорошая библиотека, из которой желающим выдавались книги на дом; во всех храмах города служились акафисты, после которых проводились беседы. Пермь отличалась в то время прекрасными проповедниками, в подготовке которых епископ много потрудился.

При одном из храмов было организовано попечительство о бедных, оно имело свою столовую, где обеды давались по самой дешевой цене всем желающим, а нуждающимся, по запискам попечительства, бесплатно. При свечном заводе и на подворье Белогорского монастыря открылись книжные лавки. При храме училища слепых и в женском монастыре были устроены детские приюты. Воскресенская церковь содержала за свой счет богадельню, в которой жило около пятидесяти человек. При кафедральном соборе организовалось общество хоругвеносцев, насчитывавшее несколько десятков человек, а в 1917 году была создана дружина по охране собора и архиерейского дома.

Владыка высоко ценил духовную культуру русского народа, тот духовно-нравственный идеал, который был им выстрадан в течение тысячелетия и который для многих к началу XX столетия стал блекнуть и теряться. Желая поделиться своим богатым духовным опытом, владыка издал книгу «Письма архиерея к иереям». Книга быстро разошлась, и он переиздал ее, дополнив новыми главами. В этой книге епископ писал: «Для всякого внимательного к народной жизни наблюдателя с не-сомненностию очевидна особенность народной русской культуры. Наша народная культура есть исключительно культура духа. Во всем укладе жизни, в обычаях, в душевных исканиях, в народном и даже литературном творчестве непременно есть искание нравственной ценности жизни, отношение к ней именно с этой стороны. Все прочее, чисто внешнее, имеет уже второстепенный и попутный смысл и значение, обусловливаемое нравственными основами, как это и должно быть всюду и всегда… Для нее (культуры. — И. Д.)  и самая жизнь не имеет ценности без ценностей духа, без ценностей нравственных. Только с нравственной стороны расценивается и самая жизнь человека со всеми его поступками и намерениями. Не будет этих нравственных оснований — не будет смысла и в самых высоких и полезных делах человека». Но, обращаясь взглядом от высокого идеала, от того, что имело еще живое проявление в душах людей, с грустью владыка наблюдал современную религиозную жизнь, характерную исключительно внешним благочестием. «Сплошь и рядом при расспросах как взрослых, так и малых, — отмечал он, — приходится видеть, что именующиеся христианами не знают не только утренних и вечерних молитв, но и самых общеупотребительных и простых. Очевидно, и не молятся исправно, а в семье молиться не учат и молитвам не учат. В школах кой-каким молитвам научат. Но не влагают, очевидно, потребности молиться, не воспитывают святого чувства молитвы как приближения нашего к Богу, как нашей с Ним беседы. Без этого же самого главного одно заучивание молитв для ответа ровно ничего не значит, и молитвы улетучиваются немедленно после оставления учащимися самой школы только лишь на летние месяцы. Очевидно, у самих родителей нет уже вовсе никакой заботы о том — молятся или нет их дети. Они и сами не научили тому детей своих, да и не наблюдают за тем, соблюдают ли строго то, чему их в школе научили… Одинаковое незнание народом и житий святых замечается, не знают даже жития своего святого и даже дня памяти его. Следовательно, даже к своему святому не имеют никакого личного отношения, кроме того, что именем его называются. И это даже у учившихся в школе. Очевидно, от современного поколения далеки все высокие примеры христианской добродетельной жизни, которые без слов способны научить тому же…

На житиях святых да на прологах и воспитывались старинные русские люди, и даже не по книжкам, а со слов других. Рассказы о святых были самыми любимыми рассказами, захватывавшими все внимание слушателей и отпечатлевавшими слышанное глубоко в душах слушателей. Люди привыкали в своих размышлениях ходить по примерам святых и даже как бы в их близком присутствии… К глубокому сожалению, теперь такого примерного научения христианству и христианской жизни на житиях святых нет, а потому нет и того святого воодушевления, которое может дать всякий светлый пример действительной добродетели. Веры своей не знают, закона христианского отчетливо не представляют, светлых образцов веры и добродетели не испытывают. И редко-редко кто сумел бы вразумительно, ясно и отчетливо рассказать свою веру вопрошающему о ней. И это при всеобщей почти грамотности, при общедоступности дешевого книжного рынка, при всяких полезных книгоиздательствах! Невольно напрашивается смущающий вопрос: да что же в таких людях и христианского осталось? Даже по внешним-то приемам и обычаям иногда трудно узнать христианина. Ибо многие креститься не умеют как должно, отмахиваясь рукой вместо истового крестного знамения. Не знают православного обычая принятия благословения Божия от священника или архиерея, — отвыкли и от этого. Следовательно, верующим сердцем не понимают истинного значения и силы крестного знамения, которым, как Крестом Христовым, демонов прогоняем от себя; не понимают и силы благословения священнического, которым благословение Божие призывается. Что же после этого говорить о духовной жизни, о благодати Божией и о прочих таинствах нашей веры спасительной?»

Пастырям Пермской епархии епископ настоятельно советовал не ограничиваться богослужением в храме, но служить и в поселках, «чтобы все имели возможность помолиться. Смотря по местным условиям, можно в одном поселке совершить с вечера бдение, а в селе с утра другое бдение и обедню. Вечером же съездить в другой поселок и совершить там вечерню или акафист с беседою… Конечно, все это нужно заблаговременно наметить, оповестить население, чтобы все знали и готовились». Он советовал приходским священникам завести в храмах общенародное пение. Начать со всем известных молитв и кончить тем, чтобы все богослужение вместе с канонархом исполнялось самими прихожанами. «Таким путем и в жизнь пойдут церковные песнопения, в старину заполнявшие жизнь народную; и теперь они вытеснят собою все грязные, расплодившиеся в народе, песни мирские, научат и благоговению в самом поведении». Он советовал пастырям не ограничиваться проповедью за литургией, но проповедовать и за другими богослужениями, «хоть краткое слово назидания от Евангелия предлагать молящимся, питать их душу хлебом Божиим. Кроме того, непременно нужны внебогослужебные чтения и беседы в храме, в школе… На них уместно и следует завести пение хоровое и общенародное. Тут будет и чтение от божественного, и рассказ из жизни святых или из истории поучительной. На сих чтениях удобно может исполняться и самая катехизация народа».

Большое значение епископ придавал кружкам ревнителей благочестия. «Несомненно, во всяком приходе, даже в самом распропагандированном, найдется много таких, которые скучают и скорбят о всем нехорошем в жизни. Вот с них-то и пусть священник начнет дело церковной миссии. Пусть он соберет около себя таких ревнителей благочестия, христианского научения и книжного доброго чтения. Из них можно составить постепенно как бы миссионерский кружок или кружок ревнителей. Собирая их по временам вместе, беседовать о вере и жизни, читать Слово Божие и о божественном, возбуждать в них самих ревность о том, чтобы и других привлечь к своему содружеству, научать их — как действовать на других и на кого именно с какой стороны и что предлагать другим ко вниманию, чтобы возбудить жажду духовной жизни».

На своем личном миссионерском опыте он убедился, своими глазами видел, сколь велико и положительно влияние разного рода паломничеств и экскурсий. «Кончились полевые работы у крестьян, — вспоминал владыка, — и поднимается деревня в путь из разных концов Японии. Путешествуют и одиночно, но больше партиями, для удобства и дешевизны. И крестьяне, и крестьянки, и старые, и малые посетят все достопримечательности в том или другом городе или округе страны, побывают у всех своих заветных языческих мест и храмов, все высмотрят, все заметят, чему можно поучиться у других, и домой возвращаются довольные путешествием, богатые воспоминаниями и впечатлениями, приносят с собой или редкости, или полезные вещи и т. п.». В бытность своего служения в Новгородской епархии епископ видел, какую великую пользу могут принести паломничества и крестные ходы ко святыням. «Влияние на народ таких народных торжественных богомо-лений весьма велико и несомненно. Особенно если такие богомоления устраиваются вовремя, с предварительной подготовкой, с личным воодушевлением священника. Нужно пользоваться всяким удобным случаем, чтобы вызвать народ на это. Засуха, ненастье затяжное, мор скота, червь напал на хлеб и т. п. — все это дает священнику повод обратиться к душе своих прихожан, чтобы возбудить в них дух сокрушения, искание Божьего заступления, желание молиться Ему или Его угодникам. Концом этого и будет нарочитое богомоление, поднятие икон в деревне, крестный ход вокруг села или на поле и т. п. Тут и место проповеди, и общенародному пению, и обещание на трезвость, и усердие на общее доброе дело и т. п. Вовремя устроенное, все это будет иметь весьма важное значение и надолго сохранится с благоговением в народной памяти. Такое же значение имеют и путешествия по святым местам. Издревле это было весьма воспитывающим средством на Святой Руси. К народным святыням нес наш народ и горе, и радость. У народных же святынь он заполучал и выносил в жизнь все высокое и святое».

Владыка понимал, что не социальные, экономические или политические реформы грядут в мир, а новое язычество. И это «новое язычество в разных самых благовидных и культурных формах посягает на самые основы веры в Христа Спаса. Оно стремится заменить собою христианскую закваску жизни христианских народов. Для сего оно с особым расчетом покровительствует временно всякому иному исповеданию, всякому сектантству, всякой иной вере, только бы в России развалить господствующее православие… в уверенности, что после того ему со всеми иными верованиями и толками и считаться уже не придется… Время пришло такое, что уже нельзя благодушно выжидать, что приедет миссионер и своими беседами всех уговорит остаться в православии. Нет, пусть всякий священник на месте сам постарается все прежде сделать для христианского просвещения пасомых, для наставления их на жизнь по Евангелию, для уврачевания ослабевших в исполнении христианского долга, для вразумления смущаемых и уклоняющихся от Церкви, а следовательно, и от Христа Жизнодавца».

Епископ много способствовал народному просвещению и миссионерской деятельности. В губернии было много старообрядцев, и в конце концов стали возникать единоверческие приходы. Причем по причине недостатка пастырей многие приходы подолгу оставались без священников. Стараниями епископа в Перми были учреждены пастырские курсы специально для подготовки единоверческих священнослужителей. Обучение заканчивалось торжественным богослужением. Литургию в единоверческом храме совершал по служебнику XVI века сам епископ.

Пермская епархия была одной из немногих, где архиерей и некоторые пастыри, особенно из числа миссионеров, с тревогой смотрели на стремительное распространение нового безбожия, на этот раз под видом научного социализма и марксизма. Причем учение это поначалу явлено было народу внешней, даже весьма благообразной стороной, как бы заимствованной из христианства, толкующей о справедливости; внутри же полное отрицания всех нравственных ценностей, яда морального анархизма, оно смертельно поражало душу всякого вверившегося ему. На просторы мировой истории вышла новая секта безбожников, обладавшая динамичностью и энергией древних еретических сект, сотрясавших христианский мир в течение столетий и нередко и ранее захватывавших государственную власть. В 1916 году в Пермской епархии были созданы миссионерские курсы по обличению неверия и социализма, проводившиеся под руководством пермского епархиального миссионера Андрея Гавриловича Куляшева. Курсы знакомили слушателей со средствами борьбы с неверием, которое уже не ограничивалось «интеллигентным» населением городов, но широко разливалось по селам и деревням среди крестьян. Слушателям сообщались сведения о современном состоянии неверия за границей и в России с научной постановкой вопросов о Боге, мире и человеке, причем особенное внимание обращалось на те положения в вопросах веры, которые оспаривались современными безбожниками.

На занятиях слушатели проводили миссионерские беседы с богомольцами, произносили по праздникам и воскресным дням в храмах проповеди, которые затем служили предметом разбора на лекциях.

Во все время служения в Перми епископа Андроника за каждой воскресной и праздничной обедней всегда говорилось две проповеди. Первую говорил епископ после Евангелия, вторую — после литургии кто-нибудь из священников по назначению; проповеди говорились не с амвона, а с архиерейской кафедры.

Наблюдая почти всеобщее государственно-правовое невежество и упадок веры в России, владыка считал, что невозможен переход от монархии к иной форме правления без разрушения российской государственности, однако это не мешало ему говорить Императору правду, архипастырски высказывая свои соображения по тому или иному вопросу. Епископ резко отрицательно относился к Григорию Распутину, тот знал это и боялся владыку. Проезжая из Петербурга в Тобольск, Григорий обыкновенно останавливался на два дня в Перми. Ходил в собор, но становился подальше от архиерейской кафедры, рядом с церковным старостой, около конторки, тогда как при предшественнике Андроника епископе Палладии стоял всегда впереди у правого клироса. В 1916 году владыка ездил в ставку Верховного Главнокомандующего с депутацией от Пермской губернии. Находившийся ранее в Перми Троицко-Сергиевский пехотный полк получил в этом году название «Пермский», и пермяки поднесли полку новое знамя. После торжественной церемонии пермская депутация была принята Государем. На другой день епископ Андроник служил литургию в походной церкви при штабе главнокомандующего в присутствии Государя и офицеров ставки. Когда Государь приложился ко кресту, владыка попросил у него позволения поговорить с ним наедине. Государь согласился и пригласил его в здание штаба. Во время свидания епископ стал увещевать Государя, говоря ему, что Григорий Распутин личность недостойная, что о нем много говорят грязного, нехорошего и близость его к царской семье порождает множество сплетен и компрометирует Государя.

Молча выслушал Государь святителя и, когда тот кончил, встал с кресла и позвонил в колокольчик.

— Граф, проводите владыку! — сказал Государь вошедшему министру Двора графу Фредериксу. И сам пошел к выходу. В дверях он обернулся и сказал:

— До свидания, владыка, советую вам не верить всякому вздору.

Император был задет этим выговором. Но святитель не мог не сказать того, в чем был убежден, ища не своей выгоды, а пользы Государя и народа. Ответ Государя и невозможность откровенного разговора с ним были весьма прискорбны для него.

В отличие от многих архиереев и пастырей, равнодушно смотревших на жизнь современного им государства, епископ считал это равнодушие пастырей к политической жизни страны предосудительным, причину его видел в лени и нежелании потрудиться и вникнуть в существо происходящих событий. Уж кто-кто, а пастырь обязан видеть и знать действительность многогранно, понимать ее духовный смысл и уметь ясно и неразладно с Христовой правдой и сердцем человеческим растолковать его своей пастве — хотя бы для того, чтобы оградить ее от губительных для души лжеучений. Уж кому и видеть окружающее ясно, как не пастырю, в чьем сердце зажжен благодатный свет всепросвещающего учения Христова, перед умом которого нелицеприятное евангельское мерило. Политики часто бывают похожи на слепцов, увлекающих других слепцов в яму. И пастырь обязан наставить свою паству, пробудить в сердце приходящих к Христу жажду истинного просвещения, которое милосердием Христовым и заступничеством Матери Божией не даст погибнуть ни в этой жизни, ни в будущей.

Владыку уже давно удивляло в нарождающемся в России думском парламентаризме почти полное отсутствие созидательного начала, безудержное буйство разрушающих государственные основы страстей. «В конституционных странах, — писал он, — главная энергия идет у всех и каждого на партийную борьбу… Забывается все — вера, Отечество, семья, дело — лишь бы восторжествовала партия, которой кто принадлежит. Лишь только за три года этой конституционной встряски ведь не узнать нашу страну — и к худшему, а не к лучшему: и вера, и нравы ослабели и оскудели до того, что безбожное, бесстыдное распутство, пьянство, попрошайничество сделались поразительными по своей очевидности и откровенности, не говоря… о грабежах, разбоях… Вся эта партийная и выборная агитация — это сплошной угар, которому люди предаются всецело, забывая все прочее.

Дело веры заброшено настолько, что даже в вероисповедную комиссию[2] были выбраны, кроме неверующих и маловерующих, евреи, поляки и мусульмане. И это в стране, где господствующее население русское, православное и верующее?!»

Все годы мировой войны епископ принимал деятельное участие в жизни народа. С октября 1915 года пермский лазарет стал заполняться прибывающими в город ранеными. Владыка сам посещал их. Он предписал ввести во всех монастырях Пермской епархии «неусыпаемое круглосуточное чтение акафистов Господу, Божией Матери и святым»; благословил после прочтения акафиста прочитывать молитву о даровании победы и молитву об упокоении воинов, отдавших свою жизнь за веру, царя и Отечество. Он благословил всем женским монастырям епархии выделить по два человека для сбора пожертвований по селам и деревням на нужды воинов, на содержание лазаретов и на пасхальные подарки.

Для того чтобы пробудить спящих, просветить невежественных и обратиться к народу со словом увещания, владыка использовал любую возможность. Печалило архипастыря, что к событиям русской истории многие стали совершенно равнодушны. И он устраивал крестные ходы не только в дни церковных праздников, но и в дни памятных исторических событий. По его благословению десятки тысяч православных со множеством крестных ходов собирались в монастырь на Белой Горе в память избавления от пугачевских разбойников.

Ему было прискорбно, что значительные исторические события народ воспринимает как малозначащие. То, чем другие народы восхищались бы, сделали бы предметом национальной гордости, поминали бы каждогодно, что придает национальной культуре историческую форму, — всем этим мы совершенно пренебрегаем, и у нас никогда не находится достаточного числа образованных и толковых людей, чтобы ясно объяснить наше прошлое. «На этой масленичной неделе, — писал епископ, обращаясь к пермской пастве, — в пятницу исполняется годовщина великого дня освобождения от крепостной зависимости блаженной памяти царем Освободителем и мучеником Александром II. Между тем, к сожалению, освобожденные и их дети и внуки не памятуют должным порядком этого великого дела милости царской… Благодарности благоговейной не проявляют… Пусть все храмы полны будут молящимися. В Перми и особый храм в память освобождения крестьян есть — это Воскресенская церковь. Там в этот день будет совершено торжественное богослужение. Вместо гулянья бестолкового на морозе да вознесем в храмах молитвы и благодарения ко Господу Богу…»

Произошла Февральская революция. Сведения о совершившемся государственном перевороте и отречении Императора Николая II от престола достигли Перми 3 марта. В тот же день поздно вечером в архиерейском доме по предложению епископа Андроника состоялось совещание высших начальников города. Владыка на этом совещании напомнил, что Русская Православная Церковь на протяжении всей истории была хранительницей и защитницей порядка и теперь она не может остаться равнодушной зрительницей происходящих бедствий и должна возвысить свой голос в защиту порядка, который немыслим без самодержавного государя. Владыка зачитал проект написанного им обращения к православным людям и предложил присутствующим вы-

сказаться насчет целесообразности подобного обращения. Присутствующие одобрили его. Перед тем как разойтись, ректор Пермской Духовной семинарии архимандрит Матфей (Померанцев) с горечью упрекнул вице-губернатора: «Если бы господа губернаторы покрепче расправлялись с крамольниками, у нас все было бы в порядке». На это вице-губернатор парировал: «А вы, духовные, должно быть, плохо молились». Отец Матфей попытался на это что-то сказать, но владыка взял его за плечо и тихо сказал: «Помолчи, Матфей!.. Действительно, плохо мы молились».

5 марта в Спасо-Преображенском кафедральном соборе при огромном стечении народа на литургии после чтения Евангелия епископ сказал: «…Что же нам делать среди этих тяжких испытаний? Народ осиротел… смута будет продолжаться и может расстроить многое; да не воспользуется враг этим нашим расстройством и да не сделает свое коварное дело, намеченное им за много лет раньше…

Писал я дерзновенно свои слезницы два месяца назад к нашей высшей духовной власти; охарактеризовав всю тяжесть переживаемого момента и уверенно, безбоязненно указывая на угрожавшую нам опасность, я умолял войти в Совет Министров, в Государственную Думу, в Государственный Совет и к самому Царю, умолял прекратить эти увеселения, этот пир во время чумы, чтобы начата была беспощадная борьба с ложью, бездеятельностью, неправдою, злоупотреблениями, изменою, дабы не разверзлись на нас небеса Божьего гнева за эту пляску в крови братской. Люди пляшут, смеются, купаясь в этой крови, радуясь, как брызжет она, сверкая на солнце в своих каплях. Ведь это преступление пред братскою кровью нашей многострадальной армии. Но на это свое моление я не получил и ответа; вероятно, только улыбнулись на него, как на пустую затею не в меру ревнующего человека, видящего опасность там, где нет ее. И доулыбались… а мы довели себя до такого тяжкого состояния. Вот горе и плач… и неведомо, когда прекратятся они.

И вот еще мое последнее слово о том, о чем я так часто взывал ко всем. Мы тяжко согрешили, отступили от Бога. Покаемся. Оставим это бесстыдство. Сейчас время благоприятное, пост идет, да обратятся все как один к Господу Богу, дабы Он увидел, что признаем мы себя греховными пред Ним. Отечество в опасности, оно потрясено, близко к погибели. Только один Всемогущий Бог может извести нас из этого тяжкого положения, и только Он один может спасти и устроить порядок, дать силу духа и извести людей мудрых и сильных, которые бы наш корабль народный смело и верно провели к тихой пристани, передавши нам Россию полною духовных и вещественных благ.

Молю всех вас, передайте от меня слышанное всем близким и соседям вашим, воодушевляйте друг друга, в спокойствии подчиняясь Господу Богу, дабы всем нам собраться воедино. Ты же, Милосердный Господи Боже наш, ведь это Ты в древности из рассеяния собрал русский народ и устроил нашу Родину, освободив ее от ига татарского. Это Ты во время лихолетья триста лет тому назад восставил Россию в крепости, изведя мужей мудрых и сильных на дело спасения Отечества. Ты, Господи, тогда из разрухи извел Русскую землю, поставил над нами царем боярина Михаила Феодоровича. Это Ты сто лет назад, когда Наполеон уже сидел в сердце России, в Москве, тогда Ты же из огня и пламени спас Россию, изгнав самих супостатов. И нас, Боже, возведи в силу и славу, когда увидишь наше покаяние, когда люди, как дети, прострут к Тебе руки, имея Тебя своим помощником и покровителем… Ты, Господи Боже, возврати нас к Себе, объедини и примири всех нас, да все едиными устами, как один человек, восхвалят Тя. Вонми молитве нашей. Изведи нам мужа благодатного, да приведет нас к полному единству и покою, да не посмеется враг нашей взаимной распре. Да поверят в Тебя все русские люди, да не погибнет немощный брат наш. Знаем, Господи, Ты не дашь нам вместо хлеба камень и вместо рыбы змею. От Тебя мы все примем и понесем с терпением. Так молитесь Господу сами, учите так молиться детей и других к тому призывайте. Устремляйтесь не в театры и кинематографы, а в церковь Божию; здесь припадите к Владычице мира, да со всеми святыми умолит Она о нас разгневанного Господа, и Господь Бог призрит на наше это моление и проявит к нам Свое всепрощение и милость. Тогда минует разруха жизни, минует опасность для Отечества, и Господь, как нашим предкам, изведет нам мужа мудра и добра…»

В марте 1917 года Пермский исполнительный комитет отправил телеграмму обер-прокурору Святейшего Синода с требованием уволить епископа Андроника от управления епархией, «как опасного для общественной безопасности и как препятствующего духовенству в его праве соорганизоваться».

Узнав об этом, епископ отправил обер-прокурору протест. Он писал: «Моя опасная для общественной безопасности деятельность, очевидно, заключается… в том, что, лично присутствуя на мною же открытых собраниях града-пермского и мотовилихинского духовенства и давая всем возможность высказаться, однако считаю нужным обнаруживать задор и неосновательность некоторых ораторов, очевидно и поспешивших пожаловаться о том комитету, а вероятнее всего — самому совету рабочих и солдатских депутатов, всем заправляющему по указке немецких и еврейских провокаторов, как и по всей России. Теперь же я разрешил духовенству собираться и обсуждать все волнующие их вопросы без моего личного присутствия, с докладом мне о предметах предстоящих суждений и о самих состоявшихся суждениях, протоколы которых представляются мне на прочтение. Теперь об одном только посожалею: если будут несуразные выступления на собраниях, то духовенство само себя унизит в глазах паствы, ждущей именно от своих духовных отцов поддержки и ободрения среди тяжких событий времени, угрожающих полною анархиею… Докладывая о сем, в случае возникновения вопроса о моем увольнении на покой, прошу Вас не отказать в назначении строгого и всестороннего суда моей опасной деятельности, чтобы не давать дела в руки террора, хотя бы и признано было за лучшее уволить меня на покой».

Митрополиту Московскому Тихону, будущему патриарху, владыка писал: «Чем ближе присматриваюсь к растущей подлости, тем больше решаюсь отрясти прах от ног и уйти на покой…

В Предсоборном Совете представляю и Вас. Но не верю я ни в какие съезды и собрания — так испошлились люди… Тяжко видеть разруху Церкви и Отечества. Уже не близок ли и последний противник Христа?..»

Вскоре начал работу Поместный Собор, и епископ уехал в Москву. На Соборе был избран Священный Синод из шести человек, а на случай кончины членов Синода было избрано шесть заместителей, и среди них епископ Андроник. На Соборе он вошел в состав издательского отдела и был одним из энергичнейших его деятелей. «Огнь пылающий» — звали его на Поместном Соборе. Всё большие трудности возникали у издательского отдела после захвата власти большевиками и захвата ими всех типографий. Епископ делал все возможное, чтобы документы Собора и послания продолжали печататься. Голосу Поместного Собора он придавал огромное значение.

В декабре 1917 года владыка был в Перми. То, что он увидел в епархии, весьма опечалило его, и он обратился к пастве с воззванием, которое просил читать не только в храмах, но и при всяком удобном случае:

«…Волна не только государственной разрухи, но и безбожно-антихристианского восстания на Церковь Божию докатилась и до нашей пермской земли. Развратившие народ враги Церкви теперь толкают ее же сынов — православных христиан ругаться над Церковью, над верой и над священством… Посему от скорби великой и туги сердца своего объявляю всем православным христианам, еще не забывшим, что они православные: пусть все знают, что всех, посягающих на церковное имущество, всех, насилие и надругательство причиняющих духовенству, — всех таковых предаю строгому суду Всевидящего Бога, Который лучше всякого начальства знает, кто в чем виноват, и рассудит таковых по Своей правде. А правда эта вот какая: в одной епархии жители одной деревни выкосили у соседней женской обители покос и высушили, поехали домой с сеном; но каково же им было увидеть, что деревня их пылает в огне; они сами сознались, что это Господь их наказывает за монастырский покос; поворотили они своих лошадей и все сено привезли в монастырь. Не боящиеся начальства и закона человеческого пусть убоятся этого суда Божия… Дорогие братья, православные христиане! Или еще мало вам, что идет разбой и грабеж всюду среди бела дня? Что происходит страшная братоубийственная бойня в земле нашей, расхищаемой со всех сторон русскими же людьми? Умоляю всякого русского, кто еще хоть малость сохранил веру в Бога и любовь к многострадальной и погибающей Родине, умоляю всякого встать на защиту Церкви и России. Собирайтесь, православные, по приходам около храмов ваших под руководством ваших отцов духовных и прочих благомыслящих людей. А вы, отцы духовные, заклинаю вас вашей иерейской клятвой пред Богом, — встаньте истинными, добрыми и ревностными руководителями своих духовных пасомых христиан. Собирайте их, учите, воодушевляйте на правое дело стояния за веру и Отчизну родимую».

В январе 1918 года епископ обратился с нарочитым посланием к пастырям Пермской епархии:

«…Отцы и братие! Тяжко было доселе всем в России. Но уже настал час еще большей и страшной тяготы, решающий судьбу нашего Отечества. Уже открывается почти явное гонение на святую нашу веру. Уже выкрикивают отщепенцы от веры, что надо отобрать церкви и монастыри и обратить их в театры и подобное. По меньшей мере — посягают отобрать церковное имущество и драгоценности — святые жертвы отцов и дедов наших. Предполагать отсюда можно и еще худшие посягновения на Святую Церковь. Время страшное, время если не антихристово, то весьма предшествующее ему по своим признакам. А мы будем бездействовать?! Да не будет сего осуждения на нас… Будем строго помнить, что на страже народа Божия мы поставлены и должны будем ответ дать за всякую погибшую овцу. Если мы не явимся руководителями народной совести в такое страшное время, как теперь, то мы окажемся совершенно не имеющими никакого смысла и назначения для народа. Бог всем нам на помощь. Но вместе с тем поставьте себе в непременную обязанность пастырскую озаботиться безотлагательной организацией прихода, хотя бы в лице тех благомыслящих, какие найдутся во всяком приходе и на которых вы можете опираться во всяком добром деле. Помните, об образовании кружков и братств ревнителей я вам писал с самого начала моего вступления на Пермскую кафедру. Если бы вы меня тогда послушали, то во всяком приходе было бы готовое зерно возрождающегося твердого благочестия, а может быть, через такие кружки собрался бы весь приход. Но не многие этот мой совет исполнили. Вот и дожили мы до полной разрухи нашей жизни, в которой не находим нигде поддержки…»

После краткого пребывания в Перми епископ вернулся в Москву. 12 апреля 1918 года он был возведен в сан архиепископа.

С февраля, после опубликования декрета об отделении Церкви от государства, открылась широкая дорога бесчинствам большевиков. Закрывались храмы, отбирались и ограблялись духовные учебные заведения, в некоторых храмах были устроены танцевальные залы.

В феврале большевики совершили нападение на женский монастырь и подворье Белогорского монастыря. Были зверски убитые. Начались расстрелы защитников православия.

Не дожидаясь приезда архиепископа, пермское духовенство приняло решение собраться в аудитории при часовне святого Стефана для составления протеста против насилия над верой. Сразу же после этого несколько священников были арестованы. С насмешками их вели в тюрьму. Один из арестованных предложил дорогой петь церковные песнопения, но красноармейцы закричали:

— Иди, иди, долговолосый, пока цел, а запоешь — живо отправишься на тот свет!

В тюрьме их продержали ночь, у некоторых взяли подписку, что они не будут организовывать крестные ходы и не будут агитировать против советской власти. Некоторые священники на следующий день были освобождены, другие оставлены в качестве заложников.

Архиепископу сообщили в Москву обо всем происшедшем, но он смог прибыть в Пермь только 15 апреля. Сразу по приезде владыка стал готовить духовенство и народ к предстоящему 9 мая крестному ходу с проповедями в разных частях города.

29 апреля у архиепископа был произведен обыск. Во время обыска один из обыскивающих, Гилев, спросил его:

— Кого вы в своих посланиях разумеете под разбойниками?

Святитель ответил:

— Всех, кто захватывает церковное достояние, пожертвованное Господу Богу; так я верую.

— Значит, этим воззванием вы призвали темные массы к вооруженному сопротивлению советской власти?

— Читайте документ, — ответил владыка, — о чем он говорит. Моя вера и церковные законы повелевают мне стоять на страже веры, Церкви Христовой и ее достояния. Если этого не буду исполнять, то я перестаю быть не только архиереем, но и христианином. Посему вы можете меня сейчас же повесить, но я вам гроша церковного не выдам, вы через труп мой пойдете и захватите, а живой я вам ничего церковного не дам. Так я сам верую и поступаю, призываю и православный народ даже до смерти стоять за веру, Церковь и церковное достояние; к этому и буду призывать — это мой долг архиерейский.

На следующий день архиепископ отправил в Пермский исполком письмо. «Поставленный на страже охранения всего верующего народа и церковного имущества от расхищения и захвата и пребывая в полном согласии с верующим полуторамиллионным народом епархии, — писал он, — заявляю исполнительному комитету: примите безотлагательные меры к прекращению подобных посягновений на свободу Церкви и на церковное достояние; примите меры против грозного по своим возможным последствиям оскорбления верующего народа через обыски, беззаконные штрафы, контрибуции и аресты священноцерковнослу-жителей. Против подобных проявлений насилия я не имею физической силы, но вынужден буду прибегнуть к самым решительным в моем распоряжении мерам иного, духовного порядка, и тогда будете поставлены в неизбежную необходимость иметь дело с самим возглавляемым и представительствуемым мною верующим народом».

Местные газеты начали печатать клевету о владыке, предчувствовалось, что власти вскоре его арестуют; близкие уговаривали его скрыться, но архиепископ ответил, что до тех пор, пока он стоит на страже веры и Церкви Христовой, он готов ко всему, готов принять смерть за Христа, но паствы не оставит.

Ожидая ареста, вверив свою судьбу Промыслу Божию, владыка был безмятежен, ежедневно исповедовался и приобщался Святых Тайн, и светлое настроение не покидало его. Со всеми он был обходителен и ласков. На случай ареста он оставил следующее распоряжение:

«Арестованный рабоче-крестьянским правительством, запрещаю священноцерковнослужителям города Перми и Мотовилихи совершение богослужений, кроме напутствия умирающих и крещения младенцев».

9 мая состоялся торжественный общегородской крестный ход во главе со святителем. В нем участвовали тысячи людей. Развевались многочисленные хоругви, всем народом пелись пасхальные ирмосы, священники призывали к объединению верующих у креста распятого Христа. Это было подлинное торжество православия. Архиепископ, напутствуя расходящиеся по своим храмам приходские крестные ходы, говорил, что враги христианства восстали на Церковь Христову, а в Церкви — наши устои, сохраняющие от развала и уничтожения нашу нацию. Враги Церкви посягают на церковное имущество, собранное в течение веков верующим народом, и он, преемственно получивши власть «вязать и решать грехи людские», данную Христом апостолам, отлучает от Церкви посягающих на храм Господень, доколе они не исправятся. А если ему и смерть придется принять, то он готов умереть.

За всеми церковными службами он обличал новоявленные советские власти за алчность, за бесстыдный обман народа, за все то беззаконие и нравственную гибель, которые они принесли России. Тысячи людей, даже совершенно неверующих, шли послушать мужественное слово святителя. Сразу же после захвата власти большевиками разлились по России потоки лжи и вымыслов, но сердце человеческое искало правды, и, желая слышать ее, многие люди шли в храм.

В ответ на декрет о национализации церковного имущества, осуществление которого вылилось в грабежи церквей, архиепископ в своей проповеди с амвона, обращаясь к прятавшимся среди верующих агентам власти, сказал:

— Идите и передайте вашим главарям, что к дверям храмов и ризниц они подойдут, только перешагнув через мой труп, а при мне и гроша ломаного церковного не получат.

Через два дня после крестного хода архиепископ писал патриарху Тихону:

«Что-то ужасное назревает всюду и у нас. Я пока на свободе, но, вероятно, скоро буду арестован. Признаки полной анархии. На случай ареста оставлю распоряжение о закрытии всех града-пермских церквей. Пусть считаются с самим народом… Да хранит Вас Бог! Благодарю Вас за пожалование сана архиепископа. На отосланные мною открытки многим архиереям ответа не получил ни одного. А надо нам знать друг о друге…»

Епархиальная жизнь шла своим чередом, но происходившее в государстве уже касалось каждого прихода, каждого храма. Один из благочинных прислал донесение владыке о том, «что в ночь на 5 мая перед звоном к пасхальной заутрене в селе Григорьевском крестьянин этого села Николай Гуляев произвел выстрел из старинной пушки с целью, как он сам выразился, «подстрелить Христа». Пушку разорвало, убило на месте бывшего с ним рядом молодого парня, а самому Гуляеву оторвало ногу. Он был отвезен в пермскую больницу, где через двое суток умер в страшных мучениях». Как отмечалось в донесении, «Гуляев в церковь никогда не ходил, христианского долга исповеди и таинства причащения не исполнял».

На этом сообщении владыка написал:

«Так страшно идти против Бога, против Церкви и благодатного священства! Да образумятся все ослепленные дьяволом ругатели святой веры нашей и да обратятся в смирении и раскаянии к Милостивому Богу. Все же искренно верующие да примиряют с Богом ругателей веры нашей. Отпечатать в «Епархиальных Ведомостях» для непременного оповещения всех христиан».

14 июня власти приказали архиепископу явиться для ответа на вопросы обвинения. Народ, узнав об этом, стал скапливаться на соборной площади. Приказ пришлось отменить, и, чтобы народ совершенно успокоить, владыке прислали допросный лист на дом. Он ответил на все вопросы, и власти для успокоения населения города ответили многочисленным депутациям (одна из них была мусульманская), что они совершенно удовлетворены ответами владыки. Люди, доверившись заверениям властей, расходились и успокаивали других.

Власти обвиняли святителя в том, что он: 1) отлучал от Церкви всех, кто посягал на церковное имущество, и отпечатал о том воззвание в количестве 550 экземпляров; 2) призывал православных к защите церквей и монастырей и отпечатал этот призыв в 550 экземплярах; 3) разослал эти воззвания по благочинным Пермской епархии; 4) «не довольствуясь произведенным у него обыском… позволил себе 30 апреля сего года послать отношение губернскому исполнительному комитету… в котором указывает на якобы беззаконные действия чрезвычайного комитета, а также местного исполнительного комитета»; 5) «26 мая сего года с амвона кафедрального собора после чтения Евангелия о пяти прокаженных говорил проповедь явно контрреволюционного содержания, в которой, между прочим, заметил, что русское государство за грехи наказано Богом; наказанием же является существующая власть, которая под видом свободы, равенства вводит насилие, притеснения и гонения».

Власти постановили: «Привлечь архиепископа Андроника к ответу в качестве обвиняемого… обвиняя в том, что он… 1) изданным декретам… не подчинялся, 2)…организовал сопротивление темных несознательных масс населения… 3) старался противодействовать существующей власти…»

В ответной объяснительной записке архиепископ Андроник писал: «Мои воззвания составлены в полном согласии и даже во исполнение постановлений о сем Всероссийского Церковного Собора, в своем составе представительствующего в числе трех четвертей всех членов мирян со всей России. Следовательно, суд надо мною есть суд над Всероссийским Церковным Собором и над всем церковным народом. А посему осуждающие меня, Церковный Собор и верующий народ оказываются в противоречии и во вражде со всем верующим народом. Таковые, если они православные христиане, должны знать, что по 121 правилу Церковного Номоканона они суть “анафема и да изгнаны будут из Церкви, отлучены бо суть от Святой Троицы и посланы будут во Иудино место”.

Сказанное мною поучение в кафедральном соборе в Неделю о расслабленном в действительности несколько разнится от записи агента сыска. Сказавши, что евангельский расслабленный это вся Россия, весь русский народ, у которого за богохульство и клятвопреступничество отнял Господь разум и волю, и уподобивши его, народ, древним строителям Вавилонской башни против Божьего о них промышления и за это переставшим, вместо объединения, даже понимать друг друга и потому разошедшимся во вражде и злобе в разные стороны мира, я говорил: “И ныне захотели люди без Бога и даже из вражды на Бога устроить рай на земле, в котором все были бы одинаково счастливы и блаженны. Но об этом безбожном рае теперь уже не может быть двух мнений: слишком тошно в нем живется. Прежде наших предупреждений об этом рае не слушали, считая их мракобесными, отсталыми, нас же за это называя врагами народа, призывали и рассчитываться как с таковыми. А теперь уже без наших слов, уговора все на самом деле познали все горькие сладости райской жизни без Бога, чтобы подобно прародителям — Адаму и Еве, за богоборчество изгнанным из рая Божия, горько оплакивать свое лишение и все переживаемые беды. К довершению всего теперь нам в этом раю угрожает уже и голодная смерть, ибо уже у нас нет хлеба и мы обречены на голод. Но не смейте просить этого самого хлеба. Если вы, не желая умирать с голода, и малым детям своим запросите хлеба, то вас обвинят провокаторами, саботажниками, контрреволюционерами, а с такими расчет всем известный… Но смотрите, как и ныне смешал Господь языки современных строителей безбожного рая. Святые слова и начала жизни объявлены теперь людьми — равенство и братство всех без Бога. Но вместо того на деле видим лишь отчаянную злобу, сатанинскую вражду и братоубийство под флагом свободы. Все уже знают гнусный обман и подмену, но парализованы, как у расслабленного, силы и воля, и ничего не могут поделать для разоблачения обмана, для уврачевания жизни. Ежедневно православные крестьяне и отдельно, и группами жалуются мне на кучки насильников по селам, отбирающих уже народную собственность — причтовые дома, запрещающих крестить детей, венчать и погребать в церкви.

Это при объявленной свободе совести и верований! Какое глумление темных, несознательных и одураченных людей. Но духовно парализованные люди ничего не могут поделать с таким наглым глумлением насильников. Так богоотступники и клятвопреступники сами в себе наказываются, чтобы на деле познали, как можно жить без Бога и против Бога. Скажу прямо: то, что теперь мы переживаем как порядки новой жизни народной, это грандиознейшая контрреволюция. Искренно желая полного возрождения народной жизни, желаю, чтобы это совершилось не путем внешнего переворота, а путем внутреннего переворота, путем глубокого возрождения души народной. А для сего горячо желаю, чтобы господствующий теперь режим и еще поцарствовал некоторое время. Захотели люди рай на земле устроить без Бога, так пусть в полноте и избытке насладятся его бесчисленными благами, пусть до самого дна выпьют всю сладость современного безбожного райского блаженства, чтобы потом все сознательно проклинали на всех перекрестках это отчаянное безбожие. И когда люди дойдут до этого сознания, когда в один дух раскаются перед Богом, тогда Господь и возвратит всему народу разум и волю. Тогда-то и познают истинное равенство и братство всех свободных перед Богом. И теперь уже есть начало раскаяния, но пока еще слабого и не общенародного характера. А должно оно быть таким же общим, каково было народное безумие год тому назад. К этому и ведет всех нас Господь; и, кажется, приведет наконец тем голодом и мором, что уже начались почти по всей России и скоро, вероятно, сделаются единственной властью над жизнью и смертью человечества. И вижу своим мысленным взором, каются все безумствующие теперь и в ослеплении разрушающие родную жизнь. Вижу, как они в полном отрезвлении будут припадать к оплеванному ими теперь подножию креста Христова с воплем о помощи Божественной. Вижу, как все образованные, развратившие темный народ, толкнувшие его на безбожие и бунт, но теперь смирившиеся переживаемыми скорбями воодушевятся на святую народную работу пред Богом, неся сюда свой высокий разум и богатые духовные силы. Да возвратятся же к нам от Бога разум и сила, как к исцеленному евангельскому расслабленному.

Да соберется русская народная душа к Богу, чтобы сбросить ей с себя весь дурман нашего времени и осмысленно идти к жизни… “В проповеди я не “призываю народ обратиться подобно расслабленному (а не прокаженным, как ошибочно сказано в копии постановления) к Богу, чтобы все возвратилось к старому”. Напротив, я указываю, что богоотступничество наше в старом и привело нас к современной разрухе в безбожном раю, где так трудно всем живется среди общей злобы и вражды до братоубийства. Посему и призываю народ обратиться к Богу в покаянии и утверждаю, что только тогда, у Бога, и сознают все себя на деле, а не на словах равными и братьями, как свободные чада Божии. Для суда надо мною… необходимо… отменить декрет от 22 января сего года о свободе совести, узаконяющий мою личную свободу “исповедовать любую религию”. До тех же пор я буду даже до смерти исполнять законы и правила исповедуемой мною религии православной. К тому же твердому даже до смерти стоянию за веру, за Церковь и за церковное достояние призываю и буду призывать свою паству — верующий народ. Это мой архипастырский долг, повелевающий мне бесстрашно ставить выше всего волю Божию и закон Церкви. И всегда буду поступать так, как поступали арестуемые гонителями святые апостолы. Об апостолах же Петре и Иоанне в книге Деяний святых апостолов… рассказывается, что тогдашние власти, “призвавши их, приказали им отнюдь не говорить и не учить об имени Иисуса. Но Петр и Иоанн сказали им в ответ: “Судите, справедливо ли пред Богом слушать вас более, нежели Бога. Мы не можем не говорить того, что видели и слышали”. Они же, пригрозивши, отпустили их, не находя возможности наказать их, по причине народа”, то есть боясь народа…

Никакого “активного сопротивления темных несознательных масс населения противодействовать распоряжению рабоче-крестьянского правительства” я не организовывал… Мой долг не расшатывать, а укреплять веру в народе. Это я делал и делаю, и буду делать, пока Господь удерживает меня на страже церковной. Кроме того, считаю недопустимым оскорблением верующего народа, когда следственная комиссия революционного трибунала народного суда называет этот руководимый мною верующий народ “темными несознательными массами населения”. Громко заявляю и заявлю на суде свой решительный протест против такого тяжкого оскорбления верующего народа со стороны именующих себя представителями народной власти. Помимо всего прочего, таковые представители власти, если не лично, то через агентов своего сыска, всегда могут убедиться, что меня слушают и от меня слышимое принимают к руководству и исполнению верующие всех сословий и всякого образования. К моему архиерейскому голосу прислушивающиеся верующие люди, несомненно, в делах веры и Церкви просвещены гораздо более не только всех “сознательных товарищей”, восстающих на Церковь, но и агентов сыска, не могущих различить евангельского чтения о расслабленном от евангельского чтения о десяти прокаженных…

Вторично во всеуслышание народного суда протестую против нетерпимо оскорбительного наименования верующего народа “несознательными слоями населения”, утверждаю, что, ни одного слова никогда не сказавши не только о “возврате старого строя”, но и о самом этом “старом строе”, я по долгу архиерейства стоял и стою и буду до смерти стоять на страже веры возглавляемого и руководимого мною верующего народа, состоящего из лиц и самых просвещенных, и мало просвещенных.

Посему не благословлял, не благословляю и никогда никого не благословлю унижать святую веру и Святую Церковь или расточать церковное достояние — свободную жертву только верующего, а не всякого народа. Жертва такого верующего народа или отдельных людей, как жертва Богу, составляет неотъемлемое достояние всей Церкви, то есть самого верующего народа. Посему открыто объявлял, объявляю и буду объявлять и народному суду в услышание всего народа объявлю, что все завладевающие храмами Божиими или захватывающие что-либо церковное и священное для мирского употребления и объявляющие то достоянием и неверующего народа, по непреложным и божественным правилам церковным, отлучаются от Церкви и надежды на вечное спасение, осуждаются на вечную погибель и вчиняются, идеже червь не умирает и огонь не угасает».

14 июня губисполком получил прошение исполнительного Комитета Союза Пермской епархии разрешить архиепископу Андронику выезд в Москву по делам Союза. Власти отказали. В ЧК собрались представители властей и решили арестовать архиепископа и немедленно расстрелять[3]. Обсуждали, как произвести арест. Постановили объявить город на военном положении и привести в состояние боевой готовности все имеющиеся войска. Начальнику конной городской милиции приказали поставить по два конных милиционера против окон всех городских церковных сторожек на тот случай, если кто-нибудь из звонарей захочет подняться на колокольню; если звонарь не послушается приказа, велено было стрелять. Для ареста святителя было поднято до полутора тысяч войск.

Далеко за полночь 17 июня отряд чекистов подошел к собору. Выставили вокруг соборной площади караулы, приготовили лошадей, ждал кучер. Условились, что как только Жужгов выведет архиепископа, тут же подадут пролетку, чтобы как можно быстрее увезти святителя из города.

В темноте отряд подошел к архиерейскому дому, наружная дверь была заперта, чекисты быстро сорвали ее и вошли внутрь. Другая дверь. На стук вышел привратник.

— Где живет Андроник?

— Наверху.

Вооруженного конвоира оставили у наружных дверей, а Малков, Иванченко и Жужгов поднялись наверх в покои владыки. Владыка вместе с двумя священниками бодрствовал.

— Который из вас архиепископ Андроник? — спросил предводитель.

— Это я, — спокойно ответил святитель.

Ворвавшиеся объявили, что им надо произвести обыск. С соборной колокольни раздался набат и понесся над площадью; но тут же несколькими выстрелами звон был прекращен. Владыке приказали немедленно спускаться вниз. В рясе, с панагией на груди, в клобуке, с посохом в руке вышел святитель к ожидавшей его пролетке. Жужгов сел рядом с архипастырем, кто-то из чекистов взгромоздился на козлы, и пролетка быстро покатила в сторону Мотовилихи. Оставшиеся чекисты арестовали находившихся в доме священников.

Заехав во двор мотовилихинской милиции, решили поменять лошадей. На это время владыку поместили в канцелярии. Позвонил Мясников[4] и просил отложить расстрел архиепископа до его приезда. Меж тем начало рассветать, по улицам скоро должно было начаться движение, и ехать дальше убийцы побоялись. Приехавший Мясников заявил, что расстрел решено отменить. Владыка не поверил.

— Я знаю, что меня расстреляют, — уверенно сказал он.

При наступлении дня архиепископа завели в помещение бани и приставили к дверям конвоира с приказом никого не впускать. Жужгов предложил:

— Вы, может быть, хотите супа?

Суп был сварен на милицейской кухне — мясной. Архиепископ отказался. Тогда Жужгов принес хлеба и молока, а сам уехал в Пермь узнать, почему решили не расстреливать. Ему не терпелось как можно скорее казнить святителя — он опасался, как бы кто не отменил приговор. В ЧК снова созвали совещание и подтвердили расстрел.

Тем временем в городе узнали, что архиепископ и бывшие с ним священники арестованы и владыка находится в Мотовилихе. Перед зданием милиции стал собираться народ, требуя освобождения архипастыря. Жужгов приказал разойтись, но люди не расходились, и тогда он сказал:

— Им нужен Андроник, посадите их с Андроником.

Были арестованы две женщины, остальных разогнали. Вскоре стало известно, что священники городских церквей и Мотовилихи отказались служить. Жужгов пришел к архиепископу узнать причину. Владыка сказал:

— У нас постановлено, что если кого-нибудь из священнослужителей арестуют, то мы все служить не будем.

Вечером 18 июня в мотовилихинскую милицию снова прибыл Мясников. Жужгов отдал распоряжение готовить лошадей, чтобы везти архиепископа на расстрел. Но Мясников стал противиться расстрелу владыки; Жужгов спорил. Тогда Мясников настоял, чтобы узника увезли в Пермскую ЧК. Здесь снова спорили о судьбе святителя; наконец Мясников согласился, но ночь была уже на исходе, и расстрел пришлось отложить.

Этой ночью власти арестовали тринадцать священников и диакона. В ЧК с них потребовали расписку, что они обязуются никогда не вести агитацию против советской власти и молчать по поводу ареста архиепископа Андроника.

Весь день 19 июня архиепископ провел в камере Пермской ЧК. Палачи уже сами начинали бояться святителя и, опасаясь его влияния на стражу, подобрали таких конвоиров, которые находили удовольствие в издевательствах и насмешках над ним. Так прошел день. Власти уже решили участь святителя, но объявить ему об этом боялись. Вечером председатель Пермской ЧК Малков, зная интерес одного из своих приятелей к личности архиепископа, пригласил его присутствовать при допросе.

Архиепископ Андроник молча занял кресло у письменного стола. Он долго не отвечал ни на один вопрос, а потом, будто решившись на что-то, снял панагию, завернул ее в большой шелковый лиловый платок, положил перед собой на письменный стол и, обращаясь к присутствующим, сказал примерно так:

— Мы враги открытые, примирения между нами не может быть. Если бы не был я архипастырем и была необходимость решать вашу участь, то я, приняв грех на себя, приказал бы вас повесить немедленно. Больше нам разговаривать не о чем.

Сказав это, он неспешно развернул платок, надел панагию, спокойно поправил ее на груди и, весь погрузившись в молитву, не проронил более ни слова.

Расстреливать святителя поехали чекисты Уваров, Платунов и трое латышей. В первом часу ночи 20 июня Уваров въехал во двор ЧК и велел выводить архипастыря. В простой рясе, в клобуке, с панагией на груди, с посохом в руке вышел святитель. Из подвала выбежал Жужгов и попросил Платунова, чтобы и его взяли присутствовать «на похоронах Андроника». Платунов велел ему сесть рядом с архиепископом в фаэтон. И они поехали. Дорогой святитель добродушно заметил, что ему в мотовилихинской милиции было лучше сидеть, по крайней мере, там над ним не смеялись.

В ответ Жужгов злобно потребовал:

— Снимите постановление о забастовке.

Архиепископ ответил:

— Нет, не сниму, я знаю, что вы меня везете расстреливать.

Ехали по Сибирскому тракту, миновали пятую версту и повернули налево к лесу. Проехав сажен сто, остановили лошадей[5]. Жужгов отвязал от пролетки лопаты, одну протянул архипастырю и велел копать могилу. По немощи святитель копал медленно, и палачи ему помогали. Когда закончили, Жужгов приказал:

— Давай ложись.

Но могила оказалась коротка, святитель подрыл в ногах, лег второй раз, но и тогда она оказалась короткой, и он снова копал, удлиняя ее. Наконец, когда могила была закончена, владыка попросил помолиться. Палачи разрешили. Архиепископ молился минут десять, затем повернулся ко всем четырем сторонам, — благословляя ли, молясь ли за всю пермскую паству, — палачи того понять не могли, и сказал:

— Я готов.

— Я расстреливать не буду, а живым буду закапывать, пока не снимешь постановления, — сказал Жужгов.

Архиепископ ответил, что никогда не сделает этого. И палачи стали забрасывать его землей. Жужгов несколько раз выстрелил. Тело святителя было неподвижно. Платунов выстрелил еще два раза. Жужгов один раз — в голову, и начали закапывать.

После казни палачи поделили оставшиеся от архипастыря вещи: чугунные часы, панагию и позолоченную цепочку.

Незадолго перед арестом архиепископа один священник обратился к нему с просьбой о вразумлении: «Как спасти паству от губящих ее волков и самому не впасть в уныние от озверения в народе и предстоящего поругания святынь?»

Владыка ответил:

«Поверьте, отче, все это безбожие и разбой есть вражеское наваждение, скверный налет на русскую добрую и богобоязненную душу. За клятвопреступничество отнял Бог у народа разум и волю, пока не раскаются… а когда раскаются, то сначала постепенно, а потом целиком прозрят все духовно, почувствуют и силу и как Илья Муромец — сбросят тот ужас, который окутал страну нашу. Вот и будем своим твердым, ясным, уверенным словом раскрывать людям правильное отношение к жизни и прежде всего к покаянию, после которого все от Бога нам возвратится с лихвою… Может быть, меня на свете не будет, но не покидает меня надежда и уверенность, что Россия воскреснет со своим возвращением к Богу. Ободряйте всех и примиряйте озлобленных с жизнью, вливайте в них начала светлой жизни по Евангелию Христа. Наше дело — собирать стадо Христово, организовать живые церковно-народные силы по приходам, чтобы разочаровавшиеся во всяких партиях люди здесь, в Церкви, и среди верующих нашли живую пристань и добрый покой. Воскреснет душа народная — воскреснет и тело ее — наша здоровая государственность. Да помогает Вам Премудрый Господь. Просите и молитесь о призывающем Божие благословение грешном архиепископе Андронике».

Игумен Дамаскин (Орловский)

Источники

Православный собеседник. 1899. Февраль. С. 250–253; Июль — август. С. 175; Сентябрь. С. 312.

Прибавление к церковным ведомостям. 1906. № 43. С. 2858; № 45. С. 2947.

Омские епархиальные ведомости. 1913. № 7. С. 6–9; № 20. С. 19–20; № 22. С. 40–41; № 23. С. 39–40; 1914. № 4. С. 1–3; № 17. С. 37.

Известия Казанской епархии. 1913. № 11. С. 375.

Русский паломник. 1913. № 26. С. 415.

Голос Церкви. 1913. Январь. С. 35–36.

Голос долга. 1914. № 10, № 11.

Епископ Андроник. «Станем добре, станем со страхом, вонмем». Письма архиерея к иереям. Пермь, 1915.

Пермские губернские ведомости. 1916. № 36. С. 4; № 38. С. 1.

Приходской листок. Петроград, 1916. 11 ноября.

Пермские епархиальные ведомости. 1918. № 15–17. С. 1–3; 1919. № 1, № 2.

Известия Пермского губисполкома. № 114–118.

Тобольские епархиальные ведомости. 1919. № 15, 16.

Забайкальские епархиальные ведомости. 1919. № 5, № 6.

Н. Г. Аристов. Пермские архиереи (1800–1918 гг.). 1964, рукопись.

В. Ф. Сивков. Пережитое. Пермь, 1968.

Вечерняя Пермь. 1990. 4 апреля, 29 сентября, 11 ноября.

Любовью побеждая страх. Составитель В. Королев. Фрязино, 1998. С. 5–64.

РГИА. Ф. 831, oп. 1, ед. хр. 86, л. 8–11.

ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-1780. Т. 16, т. 17.

[1] Архиепископ Николай (в миру Иван Дмитриевич Касаткин; 1836–1912). Канонизирован Русской Православной Церковью в 1970 году.

[2] Аналог комитета по делам религий в условиях думской демократии.

[3] В собрании среди прочих участвовали председатель Пермской ЧК Малков, Иванченко, Сорокин, Окулов, Жужгов.

[4] Мясников Г.И. С 1917 года председатель Мотовилихинского Совета рабочих депутатов.

[5] Теперь это место находится в черте города Перми.